Из истории тверского княжеского дома. Дата рождения великого князя Михаила Ярославича

Князь Михаил Тверской – один из самых почитаемых русских святых-страстотерпцев. Иконы с его изображением можно увидеть во многих православных храмах. Ему молятся, в его честь нарекают детей. Основанием для церковного прославления князя стали его жертвенный подвиг и гибель в Орде. Вместе с тем, жизнь и деятельность Михаила Ярославича как правителя до сих пор слабо изучена в отечественной историографии. Источники, позволяющие восстановить его биографию крайне скудны. Одним актуальных и спорных вопросов является установление точной даты рождения Михаила Тверского.

Многие летописи сообщают о рождении будущего святого под 6779 г. от Сотворения мира. Установлено, что летописание ранней Твери (как, впрочем, и ранней Москвы) лучше всего сохранилось в составе так называемого Рогожского летописца (список 1440-х гг.). Он «представляет собой наиболее авторитетный источник по истории Северо-Восточной Руси XIV – начала XV вв.» ^{[1, с. 3]}

Наряду с Симеоновской (1540-е) и Лаврентьевской летописями (1377), Рогожский летописец был использован историком М. Д. Приселковым для реконструкции погибшего в пожаре Москвы 1812 г. ключевого памятника XIV столетия – Троицкой летописи (общерусского свода 1408 г.).

Вот что сообщает о событиях 6779 г. Рогожский летописец:

«В лето 6779 поидоша князи в Татары Ярослав, Василий, Дмитрий.

Того же лета родися Михаил Ярославич Тферскыи.

Того же лета солнцу бысть погыбель.

Тое же зимы преставися великии князь Ярослав Тферскыи, идя ис Татар, дръжав великое княжение 7 лет по Александре. И положиша и (его – Н.Б.) в Тфери у Святую Козмы и Дамиане» ^{[2, cтб. 33]}.

Современные исследования свидетельствуют о том, что не только сам Рогожский летописец, но и его источники носят компилятивный характер ^{[1, c. 26]}. Летописец вместе с достоверными сведениями мог зачерпнуть там и ошибочные датировки. Необходимо проверить хронологическую привязку отмеченных летописцем событий.

Для начала удалим из блока событий в статье 6779 г. (1271/72 мартовского года) солнечное затмение. О нем сообщают все тогдашние летописи. Однако астрономические подсчеты свидетельствуют о том, что оно произошло годом ранее – утром 23 марта 1270 г. ^{[3, 56]}.

Перемещение известия о затмении на год позже подлинной даты можно объяснить оплошностью летописца, а можно – его уверенностью в мистической связи этого знамения (затмения всегда воспринимались как знамения) – и череды драматических событий 1271 г.

Солнечное затмение издавна считалось предвестием беды. Знатоки Священного писания напоминали, как померк солнечный свет в час распятия Спасителя. Любители книжности могли вспомнить и соответствующие места из «Слова о полку Игореве»: «Солнце ему (князю Игорю – Н.Б.) тъмою путь заступаше…» ^{[4, c. 374]}. Существовало устойчивое толкование солнечных затмений не только как дурного предзнаменования вообще, но и как указания на конкретную беду – скорую кончину кого-то из рода Рюриковичей ^{[5, c. 14–16]}. Бедствия, обрушившиеся на Русь в XIII столетии, усилили значение такого рода предзнаменований.

Каждое затмение имело свои неповторимые особенности, могло быть полным и неполным. Особое впечатление производили затмения восходящего и заходящего солнца. «Полоса полного затмения 23 марта 1270 г.… проходила через южную часть Киевской области, южнее самого Киева, и далее через нынешние Полтавскую, Курскую и Воронежскую губернии, шириною не более 2 градусов» ^{[3, c. 56]}. Однако в районе Смоленска, например, оно было неполным и на языке астрономов «составило 11,5 дюймов» при том, что «диаметр солнца принимается равным 12 дюймам» ^{[3, c. 36]}.

Затмение 23 марта 1270 г. вспомнили полтора года спустя и увидели в нем предвестие драмы тверского княжеского дома – одновременной загадочной кончины великого князя Ярослава Ярославича и его сына Михаила Старшего. Оба находились тогда в расцвете сил. В год кончины Ярославу было около 50 лет, а Михаилу – около 20.

В этой двойной смерти скрывалась какая-то уже непонятная нам трагедия. Источники хранят о ней глубокое молчание. Однако тот факт, что летописцы при всем феноменальном лаконизме своего повествования всё же отмечают особые обстоятельство смерти князя Ярослава Ярославича – умер, «идя ис Татар», то есть, возвращаясь из Орды – заставляет задуматься. Так умер и его отец, князь Ярослав Всеволодович, и его брат – Александр Ярославич Невский.

Что кроется за этим странным сходством финала жизненного пути трех великих князей Владимирских? Отложив в сторону метафизику, попробуем поискать объяснений на естественнонаучной почве. Возможно, русских князей губил «природно-климатический фактор». Они вынуждены были подолгу жить в степях Нижнего Поволжья, среди непривычных климатических и бытовых условий, питаться непривычной пищей, испытывать постоянное нервное напряжение. Наконец, общение со степняками часто сопровождалось хмельным застольем. Случалось, что даже великие ханы умирали от белой горячки ^{[6, c. 170]}.

Ощутив тяжкий недуг, князь начинал спешно собираться домой. Он надеялся, что родная земля вернет ему уходящие силы, что домашняя обстановка поможет преодолеть недуг. Но если ему всё же суждено уйти в лучший мир, то перед уходом он должен проститься с родными и близкими, отдать последние распоряжения, помолиться в храме у могил предков. Словом, умирать князья предпочитали дома. Но обстоятельства – и в первую очередь долги – нередко заставляли тянуть с отъездом из Орды до последнего. В итоге занедуживший князь отправлялся домой уже едва живым. Именно поэтому кончина часто настигала его где-то в пути: на ямском дворе или просто в кибитке посреди заснеженной степи.

Драматизм этой ситуации – великий князь Владимирский, могущественный правитель Руси, умирающий словно изгнанник в далеких краях, волновал летописца. Но философские отступления на вечные темы (судьба, доблесть, слава, честь), которые так любили античные историки, противоречили методу русского летописца. Не пускаясь в рассуждения, он несколькими словами (словно несколькими ударами кисти) рисует эту почти библейскую картину.

«Преставися великии князь Ярослав Тферскыи, идя ис Татар (курсив наш – Н.Б.), дръжав великое княжение 7 лет по Александре» ^{[2, cтб. 33]}.

Указание на то, сколько лет правил умерший правитель, – обычная деталь не только византийских, но и античных исторических трудов.

Смерть правителя всегда вызывает толки и пересуды. На Руси обсуждали не только конкретные причины смерти Ярослава Ярославича и его сына Михаила, но и предвещавшие беду знамения. Затмение солнца было самым наглядным из них. Заметим, что по состоянию на 1270 г. на Руси сильных затмений не было уже давно. Последнее состоялось незадолго до нашествия Батыя – 3 августа 1236 г. ^{[3, c. 55]}. Одновременно тогда происходили и другие необычные явления в природе. Всё это – конечно, задним числом – истолковали как предупреждение о приближении «последних времен», скором нашествии библейских Гога и Магога и гибели многих русских князей.

Но вернемся к внезапной кончине его отца князя Ярослава Ярославича. Исследователи расходятся в датировке события. Современный историк Тверского княжества полагает, что князь Ярослав Ярославич с братом Василием Костромским и племянником Дмитрием Переяславским отправился в Орду зимой 1270/71 гг., а возвращался домой и умер в дороге зимой 1271/72 ^{[7, c. 65]}. Основанием для такой датировки поездки князей в Орду служит ссылка на Троицкую летопись ^{[8, c. 331]}. Однако при этой датировке возникает много вопросов. Еще Н. Г. Бережков справедливо заметил: «маловероятно, что его (князя Ярослава Ярославича – Н.Б.) пребывание в Орде длилось около года (зима 6778 – зима 6779)» ^{[9, c. 273]}.

В этой связи уместно привести свидетельство Новгородской Первой летописи. Заканчивая рассказ об остром конфликте новгородцев с князем Ярославом Ярославичем в 1270 мартовском году, летописец заключает: «Того же лета, на зиму, иде князь Ярослав в Володимир, и оттоле иде в Орду…» ^{[10, с. 89, 321]}.

«По древнерусским представлениям о временах года, осенью считалось время с 24 сентября по 25 декабря» (81, 128). Соответственно, Ярослав Ярославич поехал из Новгорода во Владимир в конце декабря 1270 г., вероятно, полагая быть там к Рождеству Христову (25 декабря). Он пробыл некоторое время, являясь народу в праздничных богослужениях, устраивая дела и собирая рождественские дани в качестве великого князя Владимирского.

Однако долго засиживаться во Владимире Ярослав Ярославич не мог. Ему надлежало спешно отправляться в Орду для объяснений с ханом Менгу-Тимуром относительно новгородских дел. Возмущенные горожане изгнали Ярослава и только благодаря поручительству митрополита Кирилла вернули ему новгородское княжение. Другим ответчиком по этому вопросу в Орде выступал младший брат Ярослава Василий Костромской. Он обвинял Ярослава в том, что тот не только нарушил традиционные нормы отношений великих князей с Новгородом, чем вызвал возмущение новгородцев, но и обманул хана, представив дело так, будто новгородцы подняли мятеж против власти Орды. Поверив Ярославу, хан отправил на Новгород карательную экспедицию, но, узнав от Василия Костромского и новгородских послов об истинном положении дел, вернул посланное войско с полдороги.

Обвинение в обмане хана могло привести к тяжелым последствиям. Но едва ли Василий Костромской хотел подвести брата под нож ханского палача. Тут кроются иные страсти и иные расчеты. Помимо Василия Костромского против Ярослава выступили и новгородцы. Их голос всегда веско звучал в Орде. Всё это заставляло тверского князя поспешать с отъездом из Владимира в Сарай. Но и его соперники не хотели явиться к хану последними. Вероятно, их караван тронулся в путь практически одновременно с Ярославом.

Что касается точного времени его отправления, то следует обратить внимание на соответствующий рассказ в авторитетном справочнике А.В. Экземплярского «Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 год». Приводим его весомое суждение.

«В каких же отношениях к Ярославу оказался Василий Костромской? Указаний в летописях нет на это, – но есть известие, что в 1271 году великий князь ездил в Орду (может быть, судиться с братом) с Василием и Димитрием Александровичем Переяславским. На обратном пути из Орды, в том же 1271 году 16 сентября, Ярослав умер, приняв в схиме имя Афанасия, и погребен в церкви святых Космы и Дамиана тверским епископом Симеоном» ^{[11, с. 454]}.

Эти уникальные сведения – смерть Ярослава 16 сентября и принятие схимы под именем Афанасия – находим помимо Экземплярского у старого тверского краеведа священника тверского кафедрального собора Александра Соколова ^{[12, c. 27]}. В летописях, на которые ссылается Экземплярский, и иных источниках нам не удалось найти сообщения о кончине Ярослава 16 сентября. Вероятно, оно происходит из каких-то тверских источников позднего происхождения.

Что же касается принятия князем схимы под именем Афанасия, то здесь каким-то странным образом отразился реальный исторический факт: Ярослав Ярославич Тверской носил крестильное имя Афанасий ^{[13, c. 224]}. Под этим именем он иногда появляется в летописях ^{[14, c. 134; 15, c. 498; 16, c. 12; 17, c. 400]}. На княжеских печатях той эпохи обычно изображали на одной стороне святого патрона хозяина печати, а на другой – святого патрона его отца. Сохранилась печать князя Михаила Ярославича Тверского, где на одной стороне – архистратиг Михаил, а на другой – святой Афанасий Александрийский ^{[16, c. 12]}.

Опираясь на точно датированные известия, можно выстроить хронологию событий и цепь причинно-следственных связей.

Итак, в конце 1270 – начале 1271 г. великий князь Ярослав Ярославич живет во Владимире и готовится к долгому и трудному путешествию в Орду. Крайним сроком его отъезда из Владимира можно считать начало февраля 1271 г. К этому заключению приводит еще одна дата, содержащаяся в позднем Похвальном слове Михаилу Ярославичу. Согласно этому источнику, будущий святой родился 1 ноября ^{[18, c. 48]}. Соответственно, за девять месяцев до этого он должен был еще быть на Руси. Своих жен князья в Орду обычно не брали.

Согласно некоторым летописям, Михаил Ярославич Тверской родился в год кончины отца, вскоре после нее. «Того же лета по преставлении великого князя Ярослава Ярославича родися сын его Михаил» ^{[14, с. 150; 19, с. 74; 20, с. 89; 21, с. 101; 22, с. 93]}.

Зная дату кончины Ярослава Ярославича (16 сентября 1271 г.), можно утверждать, что княгиня Ксения, мать Михаила, узнала о смерти мужа и даже успела похоронить его еще до рождения сына.

Справедливости ради следует напомнить, что в Рогожском летописце, чтения которого для этого периода предпочтительны как более древние, известие о рождении Михаила в ряду событий стоит ранее, чем о кончине его отца. Случайность это или отражение реальной последовательности событий – сказать трудно.

Хронологическая путаница – точнее, попытка ее преодолеть – породила и еще одно противоречие в летописях. Продолжительность правления Ярослава Ярославича в качестве великого князя Владимирского одни летописи определяют как 7 лет, другие – как 8 лет ^{[8, с. 331; 14, с. 150]}. Здесь угадывается некоторая скользкая арифметика. Если первым годом правления Ярослава Ярославича во Владимире летописец считал 6771 (1263) – год кончины его предшественника на великокняжеском столе Александра Невского, то прибавив 7, получим 6778, то есть 1270 г., а прибавив 8 – 1271 г. Если же летописец первым годом великого княжения Ярослава Ярославича считал 6772 (1264), то семь лет заканчивались в 1271 г., а 8 лет – в 1272 г. Задача становится еще более сложной, если учитывать возможность хронологических выкладок летописца по трем календарным системам – сентябрьской, мартовской и ультрамартовской. Отмечено, что Рогожский летописец (как и Симеоновская летопись) за этот период придерживается в основном мартовского счета лет ^{[1, c. 14]}. Однако некоторые события датируются как по сентябрьскому, так и по ультрамартовскому счету.

Итак, подведем итоги. Первое точно датированное известие в интересующем нас ряду – солнечное затмение 23 марта 1270 г. Троицкая летопись дает это известие под 6779 ультрамартовским годом, то есть с опережением на один год. Но для нас важно отметить, что затмение случилось до отъезда Ярослава Ярославича в Орду и служило грозным предупреждением князю о надвигающихся несчастьях.

Далее события выстраивались следующим порядком. В декабре 1270 г. великий князь Ярослав Ярославич Владимирский и Тверской приезжает во Владимир. Побыв здесь около месяца, он в воскресенье 16 января 1271 года отправился в Орду. О цели его поездки мы можем только догадываться.

Весну и лето 1271 г. князь провел в ставке правящего хана Менгу-Тимура – внука Батыя. Покончив с делами, он поехал домой и по дороге скончался 16 сентября 1271 г. Можно полагать, что на время своего путешествия в Орду Ярослав Ярославич передал домашние дела своему старшему сыну Святославу. Известно, что после кончины отца Святослав деятельно принялся за управление княжеством. Другой брат, Михаил Старший, вероятно, ездил с отцом в Орду и разделил его судьбу – внезапную и непонятную кончину где-то в Диком поле.

Между тем княгиня Ксения Юрьевна, вторая жена Ярослава Ярославича, 1 ноября 1271 г. – через девять месяцев после отъезда мужа – родила ему сына, также названного Михаилом.

Наречение имени для княжеского сына было весьма ответственным делом. Здесь следовало проявить дальновидность и учесть целый ряд обстоятельств. Это и дата рождения, и имена предков, и русский перевод греческого имени. Нередко имена имели и определенный «подтекст», намекая на то положение, которое носитель имени должен был со временем занять в иерархии власти.

«Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков дает имя и кто из умерших предков избирается в качестве “прототипа” для вновь появившегося члена рода. В сложной и многоступенчатой системе наследования столов, сложившейся на русской почве, имя нередко определяло те династические перспективы, на которые новорожденный мог рассчитывать по замыслу своих ближайших родственников. Так, если ребенка называли в честь близкого родича, при жизни обладавшего определенным княжеским столом, то зачастую это означало, что его прочили на княжение в том же городе» ^{[23, c. 13]}.

Иначе говоря, имя – это своего рода ключ к закрытой информации. А потому на устройстве этого «ключа» стоит остановиться подробнее.

Современные исследователи вопроса приходят к выводу, что «имя князя могло служить своеобразной формулой, связывающей его с предками, определяющей его династическую и индивидуальную судьбу» ^{[23, c. 446]}. Обнаружив, таким образом, новый источники информации, историк мог бы захлопать в ладоши, если бы не это уклончивое «могло служить»…

Известно, что в княжеских семьях имена детям (и в первую очередь мальчикам) подбирали исходя из семейных традиций и представления о «княжеских» именах. При этом греческие имена постепенно вытесняли славянские. Первые использовались как христианские (крестильные), а вторые – как родовые (мирские).

Предполагаемая дата рождения Михаила Ярославича (1 ноября 1271 г.) коррелируется с церковным календарем. Имя патронального святого выбирали таким образом, чтобы не отходить более чем на две недели от дня его памяти по месяцеслову. В святцах имя Михаил связывалось с двумя датами – Собор Михаила Архангела (8 ноября) и Чудо архистратига Михаила иже в Хонех (6 сентября).

Вторая дата четко вполне совпадает с тогдашней ситуацией в тверском семействе. Вероятно, княгиня Ксения хотела утешить мужа, потрясенного кончиной сына Михаила Старшего, назвав этим именем новорожденного сына. Однако гонец с этой вестью повстречал возвращавшееся из Орды тверское посольство тогда, когда не только Михаил Старший, но и сам Ярослав Ярославич уже ушел в лучший мир.

Люди средневековья не любили отступать от родовой традиции. Так, например, в домонгольской Руси существовало неписанное представление, согласно которому нельзя было называть ребенка родовым именем живого отца или брата ^{[23, c. 12]}.

На всех этажах общественного здания праздновали именины, то есть день памяти того святого, имя которого было дано человеку при крещении. Князья носили имя как флаг и как невидимый доспех, защищавший от врагов. Все знали рассказ о том, как Александр Македонский «увидев юношу, своего тезку, который боялся сражения, сказал ему: “Или привычку эту оставь, или имя себе измен”» ^{[24, c. 52]}. Эту историю, основанную на «Жизнеописаниях» Плутарха, рассказывала «Хроника» Георгия Амартола.

Заметим, что имя Михаил в ту пору было довольно редким в княжеской среде. Так на 125 потомков сына Ярослава Мудрого Всеволода, отмеченных источниками в период XII – XIII вв., было лишь четыре Михаила – племянник Юрия Долгорукого Михаил Вячеславич (умер 1130 г.), брат Всеволода Большое Гнездо Михалко (умер в 1176 г.) и два внука Всеволода Михаил Ярославич Хоробрит (умер в 1248 г.) и Михаил Иванович Стародубский ^{[25, табл. 6]}. На 82 потомка другого сына Ярослава Мудрого Святослава (родоначальника черниговского княжеского дома) приходятся всего три Михаила – князь-мученик Михаил Всеволодович Черниговский, казненный в Орде в 1246 г., и два неприметных рязанских князя, отец и сын, первый из которых погиб во время рязанской резни 1217 г., а второй известен лишь по имени.

Изучение истории княжеских имен наталкивается на невидимые с первого взгляда «подводные камни». Так, например, нет ясности в вопросе о том, как долго сохранялась традиция наречения младенцу двух имен: христианского, дававшегося при крещении, и родового - дававшегося родителями исходя из семейных традиций и разного рода привходящих обстоятельств. Родовые имена имели славянское происхождение (Владимир, Ярослав, Мстислав, Святослав, Изяслав, Ростислав и т.д.) или же уходили корнями во тьму варяжских времен (Олег, Игорь). В этих именах чуткому уху «ревнителей благочестия» слышался отзвук языческой древности. Постепенно родовые славянские имена вытеснялись христианскими именами из месяцеслова, имевшими главным образом греческое происхождение. Этот процесс отразил общее усиление позиций церкви в период ордынского ига. В XIV столетии повседневные княжеские имена были почти сплошь «крестильные», освященные авторитетом месяцеслова.

Однако традиция двуименности сохранялась еще некоторое время. Вероятно, в ней видели средство предохранить человека от злых чар и колдовских наговоров. Но при этом как первое, так и второе имя происходило из списка христианских имен месяцеслова. Так, например, суздальский князь Дмитрий Константинович – тесть Дмитрия Донского – имел второе имя Фома. Второе имя могло появиться у князя и в ходе предсмертного пострижения в схиму. Так Александр Невский стал Алексеем, а Иван Калита – Ананием.

Но и вполне «церковные» имена сильно различались по своему значению, по своему месту в неофициальной, но всем известной иерархии именослова. Так, например одно из самых значимых и насыщенных разного рода аллюзиями имен – Николай – почти никогда не давали детям в княжеских семьях. То же самое относится и к имени Петр. О причинах этого можно только догадываться ^{[26, c. 37]}. Напротив, имена Василий (царский, царственный) и Иоанн (Божия благодать) были в большом употреблении в силу их значения, а имена Константин и Дмитрий – в силу связанных с ними христианских легенд.

Итак, наречение имени новорожденному младшему сыну Ярослава Ярославича Тверского было результатом долгих размышлений княгини-вдовы и бояр. На выбор имени Михаила повлияла династическая ситуация. «Михаил Ярославич появился на свет вскоре после смерти своего отца, однако, будучи посмертным ребенком, не был наречен отцовским родовым именем. Со всей очевидностью он получил христианское имя другого родича, скончавшегося незадолго до его рождения, а именно – своего единокровного брата Михаила. Таким образом, имя Михаил в данном случае совмещало в себе функции родового и христианского» ^{[23, c. 580]}.

Возможно, в наречении имени сыграло роль и желание княгини-вдовы Ксении Юрьевны таким образом сблизить своего сына с его сводным братом – князем Святославом. Младенец должен был стать для бездетного Святослава младшим братом. При этом княгиня учла и то, что в имени Михаил, довольно редком среди потомков Всеволода Большое Гнездо, трудно было усмотреть какую-либо политическую претензию, кроме одной, естественной претензии – на роль младшего брата правящего тверского князя Святослава.

При наречении имени для нашего героя сыграло свою роль и символическое значение имени Михаил. Таинственную глубину этого имени услышал и передал словами Павел Флоренский в своем трактате об именах ^{[27, c. 259–260]}.

Младший сын князя Ярослава был с самого начала обездолен судьбой, отнявшей у него отца. Но судьба всегда соблюдает некое таинственное равновесие своих даров. Недодав человеку в одном, она с избытком воздает в другом. Тоскливая безотцовщина, горькое одиночество, необходимость с малых лет самому принимать решения и самому прокладывать себе дорогу в жизни… Но в этой кузнице куется железный характер. Среди разнообразного родового наследства Михаил получил от отца и деда, может быть, самое главное – генетическую матрицу героя.

Дальнейшее изучение биографии Михаила Тверского позволяет лучше понять политические процессы, проходившие в северо-восточной Руси во второй половине XIII – начале XIV вв.