Проблемы организации труда в охотничье-промысловом хозяйстве на севере Читинской области в 1930 – начале 1950-х гг.

Беспалько Денис Николаевич кандидат исторических наук доцент, кафедра Отечественной истории, Забайкальский Государственный Университет 672039, Россия, Забайкальский край, г. Чита, ул. Александро-Заводская, 30 Bespal'ko Denis Nikolaevich PhD in History Docent, the department of Russian History, Transbaikal State University 672039, Russia, Zabaikal'skii krai, g. Chita, ul. Aleksandro-Zavodskaya, 30 bespalkodenis84@mail.ru Другие публикации этого автора

На севере Читинской области (Забайкальский край) расположены 3 горно-таежных района: Каларский, Тунгокоченский и Тунгиро-Олекминский. Их общая площадь составляет 150 тыс. км², из которой около половины занимают высокопродуктивные охотничьи угодья ^{[19, с.35]}. В первой половине XX в. более 80% проживающего здесь населения занималось охотничье-промысловой деятельностью. Для эвенков, охота наряду с оленеводством, была неотъемлемой частью кочевого хозяйства, для русских людей занятием вспомогательным, носящий сезонный характер. Недостаточное развитие технических навыков долгое время не позволяли в суровых природно-климатических условиях перейти к полноценному ведению сельского хозяйства ^{[7, л.103]}. Приходилось осваивать все доступные источники для собственного жизнеобеспечения. Пушная, кожевенная и мясная продукция промысла таким образом стали важнейшей составляющей экономики северных районов. И надо сказать, что выход пушно-мехового сырья в первой половине XX в. превышал 60% от всех заготовок области ^{[10, л.134]}.

Организация охотничьего промысла состоит из целого ряда важных элементов: подготовки к промысловому сезону, предпромысловой разведки, своевременного выхода на охоту и ведение промысла с обслуживанием охотников в таежной местности. Все звенья находятся в тесной взаимосвязи и на практике дают максимально эффективный выход добычи. От качества их реализации зависят все плановые показатели отрасли.

До прихода советской власти в Читинской области не существовало охотничье-промыслового хозяйства как такового, а велась лишь заготовка пушнины и мяса диких животных. В 1930­­–1938-е гг. северные районы входили в состав Витимо-Олекминского национального округа, на территории которого работали землеустроительные и охотустроительные экспедиции оставившие после себя подробные наработки и инструкции по охотустройству ^{[6, лл.1–75]}. Предложенные практические мероприятия в корне меняли сложившуюся ранее систему распределения промысловых угодий и организацию труда ^{[17, с.32–33]}. Все промысловые ресурсы становились общественной собственностью, но без внятно продуманной системы их использования в отдаленных и малодоступных районах. Границы и площади промысловых участков существовали лишь в воображении окружной администрации, соответственно провести акт по их юридическому закреплению за тем или иным колхозом оказалось невозможно. Внутрихозяйственное устройство с определением основных направлений промысловой деятельности остались нереализованными. С самого начала имелся смысл ввести специальный охотничий налог за пользование закрепленными угодьями. Чтобы не терпеть убытки колхозы были бы вынуждены вовремя принимать меры к налаживанию и поддержанию полноценной организации труда и полномасштабного опромышления приписанных угодий. Контролировать исполнение указаний Главного управления охоты и звероводства Народного Комиссариата земледелия СССР было некому, малочисленная егерская служба не имела возможности осуществлять строгий надзор за делами охоты там, где даже полностью разбитые грунтовые дороги являлись редкостью.

В это время, в крестьянской среде, еще господствовало дореволюционное правило единоличного владения и пользования охотничьей территорией. Каждая семья самостоятельно решала когда открывать и закрывать промысловый сезон, кому сдавать пушно-меховую продукцию и по какой цене. Опромышление угодий могло проводиться систематически или не проводиться вовсе. В силу обычного права происходило своеобразное охотустройство. Вся тайга со временем разбилась на отдельные участки, где из года в год промышляли одни и те же люди. Особых нарушений установившихся границ и разрешение возникающих на этой почве конфликтов не наблюдалось, или, они остались не зафиксированными. Охотники самостоятельно оборудовали свои владения необходимыми постройками и самоловами, зная кому и какая часть промысловой территории принадлежит ^{[11, л. 163]}. Данная система сохранялась вплоть до организации колхозов, а в ярде случаев в несколько измененной форме до конца 1940-х гг., когда в северные районы стали приезжать охотоведческие экспедиции и комиссии, уделяя максимально пристальное внимание проблемам снижения качества и количества выхода пушно-мехового сырья. И, как следствие, причины застоя находили в примитивных и не развивающихся основах организации труда.

При коллективном ведении хозяйства действия колхозника зависели не только от него самого, сколько от положения дел в колхозе, от общей воли коллектива. Возникла настоятельная необходимость государственного вмешательства в дела организации охотустройства: установление конкретных сроков охоты на основные промысловые виды зверей и птиц, распределение и оборудование угодий, создание бригад и т.д. Частнособственнические интересы крестьян начали вступать в резкое противоречие с коллективными. Мало кто хотел по доброй воле заниматься делами подготовки к промысловому сезону зная, что его трудами могут воспользоваться абсолютно все жители окрестных сел и деревень, в том числе и из соседних районов. Кадровые охотники пребывали в постоянной неуверенности относительно осуществления промысловых планов на будущий сезон. Правление колхозов по своему усмотрению проводило подготовительные работы и в целом уделяло недостаточно внимания организации труда на промысле. Поэтому качество подготовки и масштабы опромышления неуклонно снижались.

Особой проблемой являлось заключение договоров с охотниками, поскольку выделять их обязаны были колхозы. Исходя из указаний облисполкома райисполкомы районов издавали распоряжение о количестве людей, которое должен выделить каждый из них. Кадровая квалификация при этом учитывалась не всегда. Регистрацией охотников и выдачей билетов разрешающих добывать определенные виды зверей, ни кто не занимался ^{[5, л.63]}. Райисполком так же делил колхозы на группы, с одной из них заключал договора РЗК (Районная Заготовительная Контора) ЗЖС (Заготживсырье), с другой РЗК Потребкооперации. Заготовительные конторы заключали с колхозами «прямой» договор или договор «о содействии». Чаще заключался второй, в 9-ти из 10-ти случаев ^{[9, л. 107]}. По договору содействия колхоз был обязан предоставить указанное райисполкомом количество охотников на весь срок промысла, а так же обеспечить их транспортом для заезда в тайгу. Транспортные расходы изначально предполагалось распределять между колхозом и РЗК, но фактическая сторона дела привела к выделению вьючных оленей для завоза промысловиков, снаряжения и продуктов только за плату самих охотников. Плата за эксплуатацию оленей на охоте устанавливалась согласно социальной категории нанимателя: единоличники платили 2 рубля в день за верхового оленя и 1 рубль за вьючного. С колхозников же полагалось взимать 15% от суммы добытой пушнины^{[2, л. 130]}. Колхозы выделяя людей на промысел желали получить денежную или иную компенсацию за временное «отходничество» своего работника, поскольку доходы от промысловой деятельности получали главным образом только колхозники-охотники ^{[13, л. 33]}. Основная прибыль, которую они могли извлечь из договора «о содействии» – осуществление грузоперевозок и сдача оленей в аренду. Поэтому, изучая сельскохозяйственные сводки по колхозам, мы увидим, что статья дохода от охоты в общеколхозном фонде практически ни где не числится.

Чтобы заинтересовать колхозы в своевременном выделении нужного количества людей, в РЗК предоставляли письменное или устное обязательство выплатить коллективному хозяйству 3% стоимости пушнины от будущей добычи. Однако, следует заметить, что РЗК ЗЖС порой действовала нечестно. Контора не выплачивала обещанных процентов. Когда председатели требовали выплатить деньги, бухгалтера конторы заявляли, что план выполнен не по ассортименту, а поэтому они не имеют права претендовать на обещанные проценты ^{[11, л. 190]}. Становится вполне понятным, почему колхозы после этого крайне неохотно отпускали людей на промысел, даже охотников низшей категории. Дело заключалось не в кулаческом или подобном движении на селе, а гораздо более прозаическом материальном стимулировании деятельности всего коллективного хозяйства.

Далее следовали индивидуальные договора. По такому договору охотник обязывался добыть пушнины на определенную сумму и сдать ее только в ту организацию с которой он заключил сделку. РЗК снабжала охотника всем необходимым для охоты и выдавала денежный аванс до 20% от суммы договора. Юридическая природа договоров содействия не способствовала уравновешиванию индивидуальных и коллективных интересов, наоборот, в ряде случаев обостряя их. У РЗК имелся четкий план на добычу пушнины и для его осуществления приходилось прибегать к разного рода административным рычагам давления на председателей колхозов. У последних был свой план по выполнению сельскохозяйственных и грузоперевозочных работ, поэтому к охотничье-промысловой деятельности и ее организации, не приносящей колхозу ни каких доходов относились с известным пренебрежением. Как правило колхозники освобождались от основных работ не к началу промысла, а неделю-полторы спустя. Иногда задержка длилась более месяца. Значительное количество охотников при этом отпускали не на весь сезон, а самое большее 20–25 дней.

Документы фонда управления охотничьего хозяйства напрямую свидетельствуют, что постановления колхозных собраний северных районов в 1930–1940-е гг. крайне неохотно исполняли обязанности подготовки к промысловому сезону. РЗК пытались настаивать на исполнении председателями правлений своих должностных полномочий содействия, т. е. к нужному сроку, не позднее конца сентября, подготовить для выхода на охоту транспорт, палатки, печи, необходимое количество боеприпасов, оружия и т. д. сдав их на ответственное хранение бригадирам по акту ^{[3, л. 39]}. Но, безуспешно. Сама бригадная форма промысловой работы в колхозах начинала только формироваться. Более ранняя ее форма объединения бригад соболятников, исчезла в кратчайшие сроки после резкого сокращения соболиного поголовья. Обычно охотники объединялись в небольшие группы по 2–3 человека, являясь родственниками или друзьями. Более редким явлением стали временные бригады до 10 человек и существующие 1–2 сезона ^{[1, л. 4 об]}. Эффективность работы такой группы очевидна, поскольку исключала хищническую конкуренцию среди охотников, позволяла равномерно осваивать угодья, создавала благоприятные условия для разделения труда, обмена опытом и подготовки молодых кадров ^{[20, с. 17]}. Постоянные охотничьи бригады, для которых разрабатывался план добычи, и, доводящийся до каждого охотника в течении сентября, стали создаваться лишь к началу 1950-х гг. В их основные обязанности помимо ведения промысла входило так же заниматься оборудованием угодий, поддерживать в надлежащем состоянии постройки и бытовые условия на станах в тайге, т. е. организованных местах постоянных и временных стоянок.

Оборудование охотугодий в целом желало лучшего. До конца 1920-х гг. имевшиеся дореволюционные и вновь построенные охотничьи избушки обеспечивали опромышление значительной части охотугодий. В 1930–1940-е гг. не более 10%, т. к. старые приходили в упадок и оставались без ремонта ^{[13, л. 36]}. Новые не строились, хотя на эти цели отводилась специальная статья расходов и заготовительным конторам выделялись средства. Без постоянного места ночлега и отдыха промысловики быстрее уставали, что отражалось на результативности промысла. Это говорит только об одном – до охотника в тайге ни кому не было дела. Работники РЗК почти не бывали в лесу, не знали какие трудности испытывает промысловик и в чем он нуждается. Колхозы, по понятным причинам, также о них не вспоминали и не принимали ни какого участия в возведении охотничье-промысловых построек. Трудности самостоятельного строительства избушек и даже юрт, лишенных всяческого комфорта, заключались в невозможности вовремя и на длительный срок уйти с сельскохозяйственных работ. Затем, среди охотников существовало правило ходить в тайгу только с топором, брать же с собой пилу считалось делом зазорным. Скудный инструментарий в осенне-зимний период усложнял и без того суровые условия на промысле. На одну только заготовку дров охотник ежедневно тратил до двух часов ^{[11, л.180]}.

Техническое обеспечение охотников в довоенное время находилось в удовлетворительном состоянии, но ощущался дефицит хорошего стрелкового оружия. Со второй половины 1940-х гг. недостатка ружей и боеприпасов не наблюдалось, хотя многие образцы были весьма потрепанными пройдя нелегкий путь войны. Нарезное оружие крупных калибров почти отсутствовало. Число самоловных орудий охотоведческие комиссии неоднократно предлагали увеличить, поскольку тех же самых капканов не хватало. Так, в созданном в 1932 г. КОХ (Каларское ондатровое хозяйство) до конца 1940-х гг. штатные ондатроловы имели в своем распоряжении не более 8 капканов. И только с переводом хозяйства на основы хозрасчета, правда не удачное, к осени 1950 г. их количество возросло до 40 штук на одного сотрудника. Передовики промысла могли располагать еще большим числом самоловных орудий заводского производства, когда среднестатистический показатель оснащенности выражался в 65 капканах № 1, 3 черканах и 32 волчьих ловушках. В каждом сезоне по результатам промысла ондатры на производственных участках КОХ терялось порядка 25 % орудий лова ^{[9, л. 85]}. Из этого видно, потеря орудий на промысле была весьма велика, и требовала постоянного их пополнения. Причиной утерь считается отсутствие профессионального инструктажа о правильном применении средств добычи. Совсем немного имелось самоловных орудий, изготовляемых самими охотниками – кулемки, плашки и т. д. ^{[13, л.33]}. Опыт рационализаторской работы по внедрению практики технического усовершенствования самоловов, повышающих производительность труда находился в зачаточном состоянии ^{[21, 53–54]}. Ремонт и чистка орудий производились несвоевременно, что приводило к частичному браку добываемой пушнины.

Оснащенность бытовыми приборами предполагала минимальный для выживания набор. Многие охотники жаловались в РЗК на недостаточность в снабжении коптилками, топорами и ножами, что имеющиеся эмалированные котелки тяжелы, у них быстро отбивалась эмаль при переездах по тайге. Обеспеченность другими товарами целевого назначения была более-менее организована. Снабжение в районах во многом зависело от своевременности подготовки к сезону грузоперевозок. Завоз товаров для населения осуществлялся преимущественно в зимний период времени с баз временного хранения. Труднее всего дело с доставкой стояло в самом северном, Каларском районе области. Транспортировка основной массы грузов осуществлялась в летние месяцы сплавом по р. Витим. Значительная его часть оставалась на Витиме зимовать, причем не всегда в удобном для вывоза месте. Летние перевозки исключались в виду отсутствия дорог и машин в РайПО. С появлением зимних путей использовались оленьи нарты. В нарту запрягалось двое ездовых оленей, которые за раз могли увезти до 100 кг., поэтому груз поступающий по р. Витим на Нелятскую сплавную базу в селе Неляты или залеживался надолго, или малыми партиями развозился по территории охотпромысла. Приведем следующий факт: на 22 декабря 1950 г. из имеющихся на базе 450 тонн груза, было вывезено только 9 тонн ^{[9, л.111]}. Выделенные колхозами в ограниченном количестве оленьи упряжки просто не справлялись со всем объемом перевозок. Но необходимо отметить, что к моменту выхода на промысел, основная масса охотников, за редким исключением, обеспечивалась такими товарами как палаточный материал (для установки жилых палаток), листовое железо, парафиновые свечи, табак, чай, сода (для печения пресных лепешек) и сахар. Перебои в основном случались с доставкой масла и крупы ^{[9, л.111]}.

Эксплуатация охотничьего снаряжения в зимних условиях горно-таежной местности была весьма жесткой. Многие вещи, особенно из одежды и инвентаря, приходили в полную негодность после 3–5 сезонов использования. Их стоимость ни кто не возмещал. Когда заготовительные цена на пушно-меховое сырье падала до минимальной отметки или случался не «урожай» основных промысловых видов, охотники предпочитали не рисковать личным имуществом и ограничиваться непродолжительным пребыванием на промысле. Тем самым ставились под угрозу заготовительные планы РЗК. В 1950-е гг. правлению колхозов стали разрешать производить оплату деньгами колхозникам, эксплуатирующих собственный инвентарь и палатки из расчета 25 % в год от их фактической стоимости ^{[3, л. 39]}.

Высокопродуктивная охота предполагает активное использование промысловых собак. В северных районах их обычно использовали русские охотники. Эвенки же наоборот, за хороших помощников не считали, и держа в небольшом количестве редко когда брали с собой в тайгу ^{[12, л.55]}. Поголовье восточносибирских лаек находилось в упадочном состоянии. Чистокровных было очень мало, преобладали помеси с дворовыми собаками ^{[14, л. 76]}. По основной специализации среди них выделялись «бельчатницы», и совсем немного, единичные экземпляры «зверовых», натасканных на крупную дичь – лося и изюбря. Свыше трети имеющихся помесных собак для промысла были не пригодны, рабочие и экстерьерные качества являлись неудовлетворительными. Однако, ни какой работы по воспроизводству и улучшению породных качеств не проводилось ^{[13, л.34]}. Такое положение дел с развитием кровного собаководства являлось результатом невнимания к нему со стороны райсельхозотделов и РЗК. Если животное являлось собственностью отдельно взятого владельца, то невзирая на его личное благосостояние, рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. Продуктовый рацион не предполагал изрядного разнообразия и изобилия, поэтому не каждый охотник мог себе позволить содержать хорошую промысловую собаку, кормить и тренировать ее большую часть года в домашних условиях.

Предпромысловая разведка как важнейшая часть труда охотника проводилась редко. Заготовители недооценивали ее значение, не понимая, что проведение данного мероприятия является залогом успешной охоты ^{[16, с.105]}. В документах РЗК РайПО можно часто встретить такую информацию: «Урожай пушнины пока неизвестен, т.к. специальная проверка не проводилась». Заработок от охотпромысла зачастую зависел от «урожая» белки, как главного промыслового вида, поэтому оказывался подвержен резким колебаниям. Эпидемии или бескормица пагубно отражались на промысловом бюджете^{[4, л. 80]}. Перед началом сезона охотник как правило оказывался в затруднительном положении – куда идти охотиться? чтобы не прогадать и не потратить впустую отпущенное правлением колхоза время. По старой привычке многие шли в одни и те же, давно знакомые места. И получалось, что на достаточно ограниченной промысловой территории собиралось гораздо больше охотников, чем дичи. Закладка приманки и привлечение наиболее ценных пушных зверей на определенные участки заранее не делались, и это значительно снижало результативность ^{[15, с. 209–210]}. Частым явлением было возвращение с промысла практически с пустыми руками ^{[9, л.109]}. Практика проведения предпромысловой разведки на севере Читинской области начинает осуществляться только с 1953 г. силами отдельных колхозов с наиболее ответственными председателями и по договоренности с заготовительными организациями.

Выход значительной части кадровых охотников на промысел ежегодно запаздывал, иногда до глубокой осени. Причинами служили задержка заключения договоров и незаконченные работы в колхозах. Основным видом транспорта заброски в глубь охотничьих угодий служили олени. Используя упряжку состоящую из двух крепких животных, охотники могли взять с собой палатки и железные печки, решив таким нехитрым способом проблему с жильем в тайге. Позволить себе это могли в основном эвенки, осуществляющие промысловый заезд вместе с семьей. Русские же охотники чаще всего шли своим ходом, с санями за спиной и ночевали у костра или в утепленном шалаше. Лошади применялись ограниченно и только в южной части Тунгокоченского и Тунгиро-Олекминского районов. Более широкое их использование по мере продвижения дальше на север становилось невозможным, из-за отсутствия кормов. Заготовки сена в местах промыслов начались только с 1952 г.

Путями захода служили вьючные тропы, расположенные по долинам рек. Грунтовых дорог в районах промыслов не было, да и прокладка их оказывалась в большинстве случаев нерентабельной, либо невозможной, т. к. гористая специфика местности этого не позволяла. Охотинспекции составляя акты о состоянии промысловой территории на основе личных наблюдений приходили раз за разом к неутешительному выводу: тропы долгое время не расчищались, если это вообще когда-нибудь проводилось. Пеший охотник с небольшим грузом за плечами по ним мог пройти достаточно быстро, но скорость передвижения оленьей упряжки из-за поваленных стволов, кустарниковых зарослей и каменных завалов снижалась. Передовым часто приходилось вручную прокладывать дорогу с помощью уккана, специального ножа с длиной лезвия 50–60 см., буквально прорубаясь сквозь заросли^{[9, л.111]}. Трудности транспортирования лишали охотников возможности производить заготовку боровой дичи и мяса копытных. Эта добыча ограничивалась размером личного потребления.

Промысловый сезон на пушных зверей в районах ориентировочно начинался в конце октября и заканчивался в начале марта: 25 октября – 1 марта ^{[13, л.35]}. В зависимости от погодных условий и общего состояния времени года сезон могли начать раньше или продлить до мая. Его общая продолжительность в среднем составляла 125–140 дней. Для пополнения запасов продуктов и по другим нуждам охотники выходили с промысла домой, на что в течение сезона затрачивалось 15–20 дней. Выходные и праздничные дни не использовались. Учитывая выходы с работы и нерабочие дни по другим причинам (отдых, починка обуви и одежды, временное нездоровье) количество рабочих промысловых дней в сезоне нужно принять за 100. К этому необходимо добавить, что весь сезон использовало не более 30 % охотников, остальные самовольно уходили с промысла из-за наступления сильных морозов и уменьшения количества белки, т. е. в начале декабря ^{[13, л. 32]}.

Выйдя на промысел, охотник не всегда имел твердую уверенность в сроках, поскольку его могли в любой момент отозвать и перевести на грузоперевозки. Эта неуверенность в конечном счете привела к ряду негативных последствий: 1) стремлению добыть как можно больше за короткий срок наиболее ценной пушнины, совершенно упуская из виду другую и недоопромышляя ее; 2) к распределению имеющихся пушных ресурсов в пользу тех, кто вышел на промысел раньше, вышедшие позднее возвращались без добычи; 3) к массовому скоплению промысловиков на ограниченной территории и опромышлению только доступных и богатых зверем мест, начисто его выбивая ^{[13, л. 42]}. Таким образом, практически полному истреблению подвергся соболь. Чтобы найти ему замену на период реакклиматизации – искусственного возвращения в исторический ареал обитания, потребовалось пойти на смелый и рискованный эксперимент по акклиматизации на севере совершенно нового для области вида – ондатры, и создать целый производственный комплекс КОХ по ее разведению в естественных условиях Чарской и Муйской долин ^{[8, лл.1 - 21]}.

Количество охотников в разные годы по районам распределялось неравномерно. Средняя цифра выходящих на промысел в Каларском районе в 1940-е гг. редко превышала 150 человек. В 1949–1950 гг. было всего 133 ^{[9, л.113]}. В Тунгиро-Олекминском районе в среднем 60–70 человек ^{[12, л. 53]}. В Тунгокоченском районе 100–110 человек ^{[13, л. 31]}. Соотношение эвенкийских и русских охотников приблизительно равнялось 65% и 35%. Женщин, принимающих активное участие наблюдалось не более 20%. Высококвалифицированные кадры, занимающиеся промысловой деятельностью большую часть года, составляли 60%, остальные 40% любители. По решению райисполкома на промысловый сезон в каждом районе выделялось среднее количество охотников, не способных физически опромыслить всю имеющуюся территорию. В действительности же, на промысел выходил самый минимум. Например, охотоведческая экспедиция В. И. Вигского зафиксировала, что в Каларском районе на 1950–1951 гг. выделялось 80 человек, но по факту всего 55 ^{[9, л.123]}. Чтобы стимулировать выход на промысел дополнительного контингента охотников, Облпотребсоюз вводил систему поощрения. Лучших охотников по итогам пушных заготовок награждали премиями в виде шерстяных отрезов ткани на пошив костюма, валенками и другими недорогими вещами ^{[22, с.3]}.

Опромышление территории шло неравномерно, освоенными оставались угодья расположенные по долинам рек. Распределения охотничьих участков практически не производилось, поэтому каждый охотник занимался промыслом там где ему было выгоднее всего. Это приводило к переопромышлению ближайших к поселениям участков, и недоопромышлению других, находящихся на значительном отдалении. По оценкам районных специалистов, опромышлению подвергалось не более 40% территории районов. При этом необходимо учитывать, почти столько же территории занимала гольцовая зона, малоинтересная в промысловом отношении.

Ведение промысла основывалась на двух вариантах: первый – на оленях, и второй – пешком или на лыжах. Первый вариант позволял одному охотнику опромысливать в течении сезона 400–500 км² охотугодий, второй в несколько раз меньше. Но, продуктивность второго варианта определялась более обстоятельным подходом к опромышлению угодий, поскольку заготовка цветной пушнины, помимо белки, велась в полном ассортименте. В то время как первый предполагал ее добычу только попутно и нерегулярно ^{[13, л.35]}.

Обслуживание охотников на промысле заслуживает особого внимания. В суровый зимний период только очень сильный и выносливый промысловик может выполнить поставленный перед ним план. Рабочий день начинался с рассветом и продолжался до темноты. Светлое время суток позволяло на севере охотиться не более 6–7 часов. Как отмечалось выше, на территории охотничьих угодий практически не имелось нормальных промысловых избушек, а значит, охотник не располагающий услугами оленеводческого транспорта не имел возможности как следует отдохнуть. Существовали буквально единичные случаи обслуживания временно-возводимых сооружений среди эвенкийской части населения. За пользование которыми с охотника полагалось взимать небольшую плату: чум-работникам оплачивалось 10% от суммы добытой пушнины, а неполным юрт-работникам 5% ^{[2, л. 130]}. Культурно-бытовые условия по факту отсутствовали, а изредка отсылаемые в администрацию отчетные данные от РЗК создавались лишь для видимости. Обеспечение охотников на промысле продуктами питания и боеприпасами должно было осуществляться на основании заключенных договоров «содействия». РЗК совместно с колхозами выделяли олений транспорт, на котором отправлялись разъездные ларьки. Ларьки существенно экономили рабочее время, а следовательно увеличивали количество добытой пушнины. Но, за редким исключением, все они отправлялись в дорогу с большим опозданием. Охотники выйдя в условленное время с промысла, дожидались ларьки в удобном для подъезда месте. Это ожидание, как показали опросные данные за первый сезон 1949–1950гг. среди охотников Каларского района, может длиться 5 суток. 9 разъездных ларьков доставляемые к месту назначения колхозами «Им. Ворошилова», «Советский Орон» и «Красный таежник» подвели 33 охотника. 5 суток простоя стоили им потери 165 человеко-дней, или, если это перевести в количество добываемой пушнины, охотники не добыли 300 белок и в суммарном отношении потеряли 4000 рублей ^{[9, л.113]}. По этой причине часть контингента терпя большую нужду в продуктах питания и боеприпасах не дожидалась ларьков и сдавала пушнину в соседний район. Такое положение дел являлось повсеместным, что в конце концов привело к конструктивному предложению – организовать приемку пушнины на самих станах.

Процесс приемки пушно-мехового сырья везде проходил одинаково, каких-либо отличительных особенностей север области не имел. Складирование производилось на базах заготовительных контор, расположенных в районных центрах. Помещения для хранения пушнины не удовлетворяли ни каким требованиям чистоты или защиты от влаги и представляли из себя обыкновенные хозяйственные пристройки. Сданная продукция хранилась в открытом виде на полках, и часто подвергалась порче грызунами^{[9, л.132]}. После завершения промыслового сезона начиналась тщательная сортировка шкур, их упаковывание и на последнем этапе подготовка транспорта к отправке в Иркутск.

Таким образом можно заключить, что в 1930 – начале 1950-х гг. в северных районах Читинской области царила обезличка в пользовании охотугодиями. Часто срывались сроки открытия промыслового сезона. Регистрация охотников практически не велась, поэтому заготовительные организации слабо знали их специализацию и техническую оснащенность. Охота велась без охотбилетов, соответственно гербовый сбор за ее производство не оплачивался. Правительственное постановление о запрете принятия пушнины у охотника не имеющего билета шло в разрез с действительностью. При возникновении вероятности не выполнения заготовительного плана, РЗК принимали пушно-меховое сырье любого качества у всех без исключения. Между заготовительными конторами существовали нездоровые отношения, выражавшиеся в порочной практике переманивания охотников и перехвата пушнины ^{[23, с.2]}. Учет лаек и других охотничье-промысловых собак не велся. Колхозы тормозили выделение на промысел охотников, а со стороны РЗК и районных администраций адекватные меры по решению проблемы не предпринимались. Сельские советы редко когда принимали деятельное участие в развертывании компании по призыву молодых добровольцев на освоение пушных богатств севера области, и добиться полного участия всех охотничье-промысловых сил не получалось.

Все названные недостатки были вызваны организационными просчётами. Надеется на быструю рациональную трансформацию древнейшего промысла, и тем самым ожидаемое преодоление организационной неурядицы, не могло быть возможным. Просчеты в работе заготовителей вошли в систему, привели к тому, что вместо правильной организации и эксплуатации охотничьего хозяйства, имелась лишь бесплановость, стихийность и самотек в проводимых заготовках. В начале 1950-х гг. ошибки стали исправлять. Предложенные практические мероприятия возымели должное действие благодаря качественно переосмысленному подходу к новому охотустройству и организации труда в охотничье-промысловом хозяйстве ^{[18, с.92–103]}. Среди наиболее существенных мер нужно отметить следующие: 1) охотоугодия приписывались и закреплялись за колхозами; 2) оплата труда охотников переводилась на трудодни; 3) создавались условия для заключения прямых договоров заготовительных организаций с колхозами на заготовку и сдачу пушнины; 4) в колхозах создавались постоянные и специализированные охотничьи бригады с учениками.