Роль ЕС и США в движении Черногории к референдуму о независимости

Проблема обретения независимости Черногорией не теряет актуальности, поскольку она стала последней точкой в распаде единой Югославии — разделились две последние остававшиеся вместе бывшие союзные республики. Предметом исследования стали события на Балканах, ставших на рубеже XX–XXI вв. объектом международных отношений, во многом зависевших от внешних факторов. Определяющую роль здесь играли страны евроатлантического круга. В данной статье делается попытка выявить роли международных акторов в окончательном распаде Югославии и обособлении Черногории. Для этого проводится анализ правовых аспектов заключения Белградского соглашения и принятия Конституционной хартии союзного государства, оценки роли ЕС и США на всех этапах процесса преобразования СРЮ в СиЧ и сецессии Черногории, в этом видится и новизна исследования.

Автор рассматривает проблемы с позиций истории универсальной, всеобщей и глобальной, применены междисциплинарный, интердисциплинарный подходы, исторический и логический методы. Представление об истории как многоуровневой сетевой модели, где главное – это экономические, политические и культурные взаимосвязи между различными странами и цивилизациями, выдвигает на первый план синергетику, системно-структурный и функциональный анализ, традиционный специально-исторический историко-системный метод, позволившие на основе междисциплинарного синтеза рассмотреть постюгославское пространство как интерактивную систему в мировой истории. Микроисторические методы показали, что локальная и региональная история относительно Черногории имеют глобальное значение.

В исторической литературе нет специальных работ по данной проблеме, но есть дискуссионные вопросы, что и вызвало написание данной статьи. Так, С. Дарманович выдвигал ошибочный, на наш взгляд, тезис о том, что США и ЕС не поддерживали стремление Черногории к независимости ^[1]. В 2003 г. группа ученых из разных европейских стран (Ф. Бибер, Б. Хуска, В. ван Мерс и др.) выпустила коллективную монографию, посвященную истории Черногории после 1991 г. ^[2]. Б. Хуска многое в этом вопросе будет зависеть от позиции ЕС ^{[3, p. 61–62]}. Г. Нутчева, М. Хёйссен анализируя дебаты в публичном поле о необходимости сохранения СиЧ, неубедительно писали о нежелательности для ЕС сецессии Черногории ^[4]. Позже Г. Нутчева осветила влияние Евросоюза на развитие государств этого региона ^[5].

Один из брифингов Международной кризисной группы был посвящен референдуму о независимости Черногории ^[6]. По мнению экспертов, сецессия Черногории должна была благотворно сказаться на стабильности региона.

Е. С. Чимирис придерживалась дискуссионного тезиса о стремлении ЕС сохранить единое государство Сербии и Черногории, хотя политику Брюсселя она именовала «европеизацией» ^[7].

Данные проблемы рассматривали К. В. Никифоров [8–9], Е. Г. Пономарева ^[10], Е. В. Журбей ^[11], З. В. Клименко ^[12], Н. А. Докучаева ^[13], В. Драшкович ^[14], Ю. Е. Бычков ^[15] и другие авторы.

Автор данной статьи использовал документы международного права, это резолюция Совета Безопасности ООН ^[16], официальный перевод Белградского соглашения на английский язык ^[17], документы Совета Европы ^[18], Конституционную хартию государственного союза Сербия и Черногория ^[19], делопроизводственный документ — экспертный отчет Конгресса США ^[20], воспоминания участников событий американского посла в СРЮ Монтгомери ^[21], старшего брата сербского лидера, который в 1998–2001 гг. работал Чрезвычайным и Полномочным послом СРЮ в Российской Федерации Б. С. Милошевича ^[22], государственного деятеля Черногории М. Булатовича ^[23].

Черногория, подтвердив в 1992 г. свое желание остаться в Югославии, под руководством части своей политической элиты взявшая затем курс на сецессию, уже в 2006 г. голосовала на референдуме о своей независимости от Белграда. Этому предшествовало преобразование государства СРЮ в аморфное государственное сообщество Сербия и Черногория. Эти процессы протекали при активном участии стран Запада, и в первую очередь — Евросоюза.

Вообще политические процессы, связанные со стремлением к независимости Черногории, начали проявляться с 1997 г., когда авторитетный черногорский политик Мило Джуканович встал в оппозицию к С. Милошевичу. В частности, Джуканович выступил против его якобы изоляционистской политики ^{[24, р. 497–498]} и воспротивился планам по расширению полномочий президента Югославии ^{[25, р. 30]} — будущей должности самого Милошевича. Так, весной 1997 г. в интервью изданию «Время» М. Джуканович сказал, что за тактическими успехами С. Милошевича кроются его стратегические просчеты, и политика, которую он проводит, не является политикой будущего для Сербии и Югославии ^[26].

В этой связи нельзя не подчеркнуть, что по словам американского посла в СРЮ Монтгомери, именно в 1997 г. США активизировали свои отношения с Черногорией. Особую роль в этом сыграл американский дипломат Роберт Гелбард (Robert Sidney Gelbard — американский дипломат, в администрации Клинтона представитель США на Балканах). До этого времени отношения между Вашингтоном и Подгорицей не были сильно развиты, однако в 1997 г., когда вновь встала проблема Косова и Милошевич в глазах США опять стал фактором нестабильности в регионе, именно Гелбард выдвинул идею о том, что для ослабления Милошевича необходимо усиливать взаимодействие с Мило Джукановичем и его правительством. Он стремился к нарастанию противоречий между Милошевичем и Джукановичем, между Сербией и Черногорией. В результате, по мнению Монтгомери, США стали самым близким международным партнером Черногории, что продолжалось вплоть до падения правительства Милошевича ^{[21, s. 118–119]}.

При этом позиция Джукановича, направленная на противостояние с Милошевичем, определялась, в том числе, и теми особенностями теневой экономики Черногории, которые проявились в течение 1990-х гг., когда СРЮ долгое время находилась под санкциями.

Момир Булатович (югославский политический и государственный деятель, президент Черногории (1990–1998), глава правительства СРЮ (1998–2000) писал, что Черногория имела наибольшую зависимость от внешней торговли, потому удар, нанесенный режимом санкций, оказался для Подгорицы особенно катастрофичным. Это практически вынудило политическое руководство республики наладить контрабандную торговлю сигаретами, что стало очень выгодным и прибыльным бизнесом. Булатович указывает, что контролировал эту контрабанду непосредственно сам М. Джуканович, занимавший тогда должность премьер-министра черногорского правительства. При этом западные политики и дипломаты были прекрасно осведомлены об источнике таких поставок, на что указывает содержание переговоров Булатовича с итальянскими дипломатами, которые настоятельно просили прекратить этот бизнес. По словам Булатовича, он совершенно уверен в том, что и у американцев были доказательства контрабанды сигарет по Адриатике ^[23].

С учетом того, что после этого Джуканович еще долгое время оставался у власти в Черногории можно предположить, что его участие в контрабанде сигарет стало тем рычагом давления, с помощью которого западные акторы смогли влиять на политику Подгорицы, в том числе и в ее отношениях с Белградом.

Это предположение со всей возможной в таком щекотливом вопросе, для дипломата прямой, подтверждает нам и американский дипломат Монтгомери, занимавший должность посла США в СРЮ в 2000–2004 гг. Он отмечал, что после «бульдозерной революции» в Сербии, когда Джуканович больше не нужен был Западу в кампании против Милошевича, некоторые европейские правительства стали более жестко относиться к обвинениям в контрабанде сигарет, инициированным итальянцами против ряда черногорцев, включая самого Джукановича ^{[21, s. 121]}. Также он обращал внимание на позицию британцев, которые в это время начали выдвигать тезис о коррумпированности Черногории под властью Джукановича ^{[21, s. 124]}.

При этом сам Монтгомери замечает, что все ключевые международные игроки в то время очень хорошо знали, что транспортировка сигарет по Черногории была одним из способов, с помощью которого черногорское правительство финансировалось во время «холодной войны» с Милошевичем, и все смотрели на это «сквозь пальцы» во благо высшей цели — возможности борьбы с Милошевичем. Американский дипломат подчеркивал, что большая часть обвинений в контрабанде относились к периоду правления Милошевича. При этом, по его информации, правительство Черногории, находящееся «под нашим контролем после падения Милошевича», больше не участвовало в контрабанде сигарет. Далее выдвигался тезис о том, что необходимо было работать с существующим правительством для того, чтобы двигаться по пути демократизации Черногории. В итоге Монтгомери заключает: «Другими словами, контрабанда сигарет – это прошлое. Я должен был беспокоиться о настоящем и будущем» ^{[21, s. 130–131]}.

Таким образом, по нашему мнению, американский дипломат, во-первых, подтвердил обоснованность обвинений по отношению к Джукановичу в контрабанде сигарет и, во-вторых, предпринял попытку (весьма циничную) оправдать эти незаконные и даже преступные действия соображениями высшей справедливости – борьбой с неугодным США режимом Милошевича. Фактически это говорит о том, что США «закрыли глаза» на контрабанду сигарет Джукановичем в связи с тем, этот черногорский политик способствовал их противостоянию с Милошевичем и далее оставался в орбите американского влияния. Полагаем, что американский посол здесь вполне откровенно признал, что для политики и дипломатии США политическая целесообразность оказалась выше неких абстрактных соображений — в частности, на примере Черногории видно, что Вашингтон вполне допускает сосуществование в рамках одного правительства (и даже одного политика — Джукановича) демократической трансформации и незаконной коммерческой деятельности (и даже обвинений в коррупции), и не видит в этом проблемы.

В 1997 г. М. Джуканович с небольшим перевесом победил на президентских выборах в Черногории. Отмечалось, что его курс строился, в том числе, на сотрудничестве с Западом ^{[7, C. 181]}, и, несмотря на последовательное сопротивление сторонников более тесной кооперации с Сербией, составлявших по некоторым оценкам от 40 до 50 % электората, он продолжал свою прозападную политику, нацеленную на все большее дистанцирование от Белграда ^{[4, c. 125]}.

Как констатирует К. В. Никифоров, «во второй половине 1990-х гг. черногорские власти еще более активно стали разыгрывать национальную карту. Достаточно назвать попытки создания черногорского языка, самостоятельной церкви, так называемой “Дуклянской академии наук” и т. п.» ^{[9, c. 114]}.

Противостояние между М. Джукановичем и С. Милошевичем обострилось в 1999 г., во время агрессии НАТО против Югославии. При этом западные страны, естественно, были заинтересованы в усилении противоречий между Белградом и Подгорицей. Таким образом, Джуканович объективно становился союзником Альянса в его игре на всемерное ослабление Милошевича. В этом смысле можно сказать, что международное сообщество «на том этапе приветствовало его сепаратистскую позицию» ^{[4, c. 125]} (что не мешало им бомбить Черногорию, хотя и значительно меньше, чем Сербию).

Как отмечал по этому поводу 16 марта 2000 г. посол СРЮ в РФ Б. Милошевич, «руководящие круги Черногории сегодня предпринимают и другие шаги, не соответствующие интересам союзного государства. И эта их политика находит полную поддержку на Западе. В частности, небезызвестный американский генерал У. Кларк уже заявил о готовности НАТО защищать Черногорию. Что это, если не открытое вмешательство во внутренние дела Югославии?» ^{[22, c. 94]}.

Монтгомери сообщал, что после закрытия американского посольства в Белграде (из-за бомбардировок НАТО) американские должностные лица (с позволения Джукановича и при его поддержке) использовали территорию Черногории для организации встреч с сербской оппозицией. Например, сам Монтгомери в 2000 г. участвовал в подобных мероприятиях, для чего черногорское правительство даже предоставило ему автомобиль с водителем из службы безопасности ^{[21, s. 119–120]}.

Следующий этап движения Черногории к сецессии был связан уже с событиями первой половины 2000-х гг. Здесь основными вехами стали заключение Белградского соглашения и, затем, образование на его основе союзного государства Сербия и Черногория.

Как отмечал Монтгомери, хотя Вашингтон и не собирался предпринимать какие-либо действия против Джукановича (и вообще сообщал скорее об общей заинтересованности США в сохранении за ним власти в Подгорице), уровень интереса американской дипломатии к Черногории упал ^{[21, s. 124]} (что связано с достижением главной цели по успешной реализации «бульдозерной революции»).

Несмотря на это после свержения С. Милошевича обсуждение форм дальнейшего сосуществования Сербии и Черногории в рамках единого государства активизировалось. Не вдаваясь в детали, можно отметить, что черногорское руководство предлагало преобразовать государство в конфедерацию, а новая сербская элита выступала за сохранение федеративного устройства ^{[7, c. 182]}. Монтгомери вообще полагал, отношения между Коштуницей и Джукановичем с самого начала были плохими, что, в общем, объяснимо — президент Югославии Коштуница был настроен решительно против черногорской независимости, тогда как Джуканович и его партия дали понять, что независимость является их конечной целью ^{[21, s. 121]}.

Тем не менее, в 2001–2002 гг. США и Евросоюз официально выступили за «демократическую Черногорию в демократической Югославии» ^[1]. Эта формула встречалась, в частности, и в документах Совета Европы ^[18].

Таким образом, вполне красноречиво характеризовались действительные цели западных государств в вопросе о самостоятельности Черногории: эта проблема неизменно рассматривалась в контексте лояльности к ним со стороны функционирующего в Белграде политического режима. Иными словами, на рубеже XX–XXI вв. Запад не интересовал вопрос независимости Черногории как таковой — им лишь нужен был очередной рычаг давления на сербскую политическую элиту. Такой подход в полной мере отразился во время противостояния М. Джукановича и С. Милошевича. Однако и после свержения последнего поддержка сепаратистских устремлений Подгорицы продолжилась – уже как борьба с новым сербским руководством (в лице президента СРЮ В. Коштуницы).

Решающую роль в дальнейшем процессе урегулирования нарастающего конфликта между Сербией и Черногорией, в результате чего было подписано так называемое Белградское соглашение, сыграл Хавьер Солана в качестве представителя ЕС по внешней политике и безопасности. Обещая скорейшее вступление в Европейский союз в случае сохранения единого государства и одновременно угрожая многими сложностями при недостижении консенсуса, он подтолкнул обе стороны взять на себя обязательства «восстановить утраченную общность государства» ^{[5, p. 70]}.

В результате 14 марта 2002 г. представителями Сербии, Черногории и СРЮ было подписано Белградское соглашение ^[17]. Кроме того, документ был засвидетельствован со стороны Евросоюза Х. Соланой. Следует отметить, что по сообщениям, опубликованным в прессе, США в лице своего президента Дж. Буша поддержали заключение Белградского соглашения ^[27].

В ходе анализа текста Белградского соглашения становится очевидно, что несмотря на декларируемые западными политиками призывы к сохранению общего сербско-черногорского государства, сопровождавшие процесс его разработки и принятия, на деле соглашение стало очередным шагом к сецессии Черногории.

Во-первых, документ содержал следующий пункт: «Если Черногория выйдет из союзного государства, то все международные документы, в частности резолюция Совбеза ООН № 1244, будут полностью относиться к Сербии как к правопреемнику этого союзного государства» ^[17].

Как известно, Резолюция СБ ООН № 1244 говорила о необходимости политического урегулирования косовского кризиса ^[16]. Таким образом, соглашение фактически предполагало, что Черногория может избавиться от вполне прогнозируемых сложностей с ситуацией вокруг Косова и Метохии, если это станет препятствием для ее европейской интеграции.

Более того, текст Белградского соглашения напрямую включал положение, согласно которому спустя три года после создания государственного сообщества Сербии и Черногории (СиЧ) любой из его государств-членов мог провести референдум о своей независимости ^[17]. Как поясняли некоторые исследователи, он был включен в качестве уступки позиции Черногории, которая стремилась провести такой референдум ^{[4, c. 127]}.

Очевидно, что в аспекте рассмотрения процесса выхода Черногории из общего союзного государства данная норма стала своеобразным краеугольным камнем. Таким образом, в документе, разработанном при активном посредничестве ЕС, напрямую содержалась возможность выхода одной из республик из состава союзного государства. Это означало, что по сравнению с Конституцией СРЮ 1992 г. был сделан еще один шаг к распаду общего государства. Здесь сепаратистские устремления черногорской политической элиты не только учитывались, но и легализовывались. Фактически Белградское соглашение предопределяло неизбежность распада сербско-черногорского государства, делая это лишь вопросом времени.

Наконец, Белградское соглашение включало в себя следующие важные нормы: «для гармонизации экономических систем государств-членов с ЕС их экономическая система должна преодолеть существующие различия, прежде всего в сфере торговли и таможенной политики. По обоим направлениям часть реформ уже проведена, но будущие экономические реформы должны обеспечить быструю интеграцию в Европейский союз. Переходные решения в области гармонизации торговли и таможенной политики должны приниматься с учетом интересов государств-членов. ЕС будет оказывать помощь в решении этих задач и следить за процессом на регулярной основе. Эти условия для достижения этих целей должны быть разработаны параллельно с Конституционной хартией» ^[17].

Получается, что в Белградском соглашении напрямую прописывалась необходимость гармонизации законодательства Сербии и Черногории не только для сосуществования в рамках единого государства, но и для последующей интеграции с Европейским союзом, который имел возможность за этим процессом «следить».

Более того, согласно Белградскому соглашению «если одно из государств-членов считает, что другое не выполняет свои обязательства по данному соглашению относительно работы общего рынка и гармонизации торговли и таможенной политики, оно оставляет за собой право поднять этот вопрос перед ЕС в контексте процесса стабилизации и ассоциации с целью принятия соответствующих мер» ^[17].

Фактически, Белградским соглашением прописывались для Евросоюза полномочия «третейского судьи», который был вправе не только рассматривать споры сторон (Сербии и Черногории) об усилиях и действиях друг друга на пути евроинтеграции, но и, как следовало из текста, принимать по отношению к сторонам какие-то меры. Очевидно, что это фактически предоставляло Брюсселю документально закрепленную возможность вмешиваться во внутриполитические и внутриэкономические процессы как всего союзного государства, так и отдельных его республик.

Вообще стоит сказать, что в историографии прямо указывалось на запутанность и непроработанность текста Белградских соглашений. Так, по мнению А. Трбович, Белградское соглашение подразумевало разные интерпретации, настолько существенные, что они, например, серьезно повлияли на срок разработки на его основе Конституционной хартии СиЧ, которая была принята почти год спустя даты подписания соглашения (4 февраля 2003 г.) ^{[28, p. 398]}.

Полагаем, что это могло оказаться следствием намеренной политики со стороны ЕС, который таким образом желал оставить себе поле для определенных маневров, поддерживая ту или иную интерпретацию текста соглашения в зависимости от конкретных привходящих обстоятельств и политической конъюнктуры. Создавая недееспособное государство на базе неоднозначно трактуемого Белградского соглашения, Евросоюз объективно потворствовал сепаратизму Подгорицы.

После подписания Белградского соглашения сербская и черногорская пресса распространила специальное заявление Х. Соланы. В своей речи он прокомментировал подписание соглашения и в том числе отметил, что оно являлось для Сербии и Черногории важным шагом на пути к ЕС, так как обеспечивало новую основу для практического сотрудничества между Белградом и Подгорицей, содействовало региональной стабильности и служило примером для правильного пути решения сложных вопросов в регионе, а именно путем диалога, а не путем конфронтации и односторонних действий. При этом даже сам Солана сообщил, что «существуют тенденции продвигать односторонние толкования Белградского соглашения». Рассуждая о необходимости политических и экономических реформ в Сербии и Черногории, долженствующих привести их в Евросоюз, Солана подчеркнул, что сам ЕС будет «в полной мере участвовать в этом процессе» и предпримет со своей стороны необходимые усилия для того, чтобы «превратить соглашение в успех». Однако при этом ЕС «не может сделать многое», и «политическое руководство в Черногории и Сербии должно взять на себя инициативу» ^[29].

Как отмечает исследователь М. Браниф, ЕС сделал возможным подписание Белградского соглашения путем непосредственного воздействия на участников переговоров ^{[30, р. 141]}. Г. Нутчева и М. Хёйссен развивают ее мысль, отмечая, что «вовлечение ЕС в политику, связанную с межреспубликанскими отношениями, было неизбежным и даже ожидаемым обеими сторонами… ЕС должен был занять более активную позицию, чтобы помочь обеим сторонам найти компромиссное решение. Поэтому сохранение конституционной системы, которую удалось создать благодаря подключению третьего уровня управления – структуры ЕС, потребовало усиления роли ЕС в различных сферах политики» ^{[4, с. 129]}.

Таким образом, важно подчеркнуть, что активизация переговоров между Сербией и Черногорией по вопросу дальнейшего сосуществования в рамках единого государства осуществилось при активном содействии со стороны США и стран-членов ЕС. При этом итогом вмешательства Евросоюза в эти переговоры и стало Белградское соглашение, предусматривающее возможность через три года провести референдум о независимости для любой из входящих в состав единого государства республик.

Поэтому, несмотря на публичные заявления со стороны представителей Брюсселя о «демократической Черногории в демократической Югославии», мы склонны полагать, что реальная деятельность ЕС и последствия его вмешательства в ситуацию не купировала, а, наоборот, активизировала дезинтеграционные процессы в сербско-черногорском государстве и подкрепила их неким правовым основанием. В противном случае отпадала сама необходимость разработки и принятия Белградского соглашения (по крайней мере, в его окончательном варианте, закрепляющем возможность проведения референдума о независимости). Действительно, созданию весьма рыхлой конструкции — аморфного государственного союза СиЧ — Брюссель мог предпочесть интеграцию в ЕС всей СРЮ (как уже сложившегося и состоявшегося государства, на практике доказавшего свою «дееспособность»), используя для сохранения ее единства свое доминирующее положение в регионе и влияние на балканские политические элиты.

Однако был выбран другой путь, в результате чего «произошло дальнейшее ослабление связей между Сербией и Черногорией» и в феврале 2003 г. СРЮ «перестала существовать. Ушло в историю и само название «Югославия». На ее месте возникло государственное сообщество Сербии и Черногории» ^{[9, с. 118]}.

Итак, Белградское соглашение стало основой для разработки и принятия новой конституции и преобразования Союзной Республики Югославия в новое государство – государственное сообщество Сербия и Черногория. При этом многие юристы критиковали процедуру, по которой была принята новая Конституционная хартия (так как этот процесс не соответствовал механизмам изменения Основного закона, предусмотренным Конституцией 1992 г. СРЮ или конституциями ее отдельных республик), подчеркивая, что она проводилась незаконно, и поэтому не может быть прочной основой для государства ^{[31, р. 391–400]}.

Бывший посол СРЮ в России Б. Милошевич говоря о тех, кто поставил свои подписи под Белградским соглашением, отмечал, что «никто из этих лиц не имел мандата на это, они… приняли конституционное решение, которое было затем утверждено Конституционной хартией. Именно они, прежде всего, несут ответственность за развал Югославии. Хотя Хартия является документом, создающим исторические последствия (одно государство отменено, а две республики становятся государствами — членами нового сообщества), она принята как обычный закон. «Демократические державы» и местные правители побоялись… осуществить процедуру, предусмотренную для принятия конституции. Вместо этого правящая элита просто отменила общее государство и его имя, и за спиной народа образовала новое, навязанное, временное «сообщество», вообще не выражающее воли граждан» ^{[22, c. 180]}.

Действительно, статьями 139–142 Конституции СРЮ 1992 г., конечно, был предусмотрен механизм внесения изменений в текст этой Конституции (для чего, например, требовалось собрать подписи не менее 100 тыс. избирателей). Между тем Белградское соглашение предполагало не внесение изменений в действующую Конституцию СРЮ, а разработку новой Конституционной хартии, для чего создавалась некая конституционная комиссия, куда входили представители республиканских парламентов (Черногории и Сербии) и члены парламента СРЮ. Подготовленный комиссией проект Конституционной хартии утверждался сначала республиканскими парламентами Черногории и Сербии, а затем — парламентом СРЮ.

Таким образом, фактически речь шла о нарушении Конституции Югославии 1992 г., создании механизмов разработки новой конституции, не предусмотренных Основным законом СРЮ; то есть можно утверждать, что Белградским соглашением санкционированы действия, имеющие признаки государственного переворота, и приведшие к упразднению Югославии и образованию на ее территории нового государства — государственного союза Сербия и Черногория.

При этом, стоит отдать должное авторам соглашения, процедура разработки и обсуждения Конституционной хартии парламентами Черногории, Сербии и особенно СРЮ придала определенный налет законности этому процессу и способствовала восприятию преемственности между СРЮ и СиЧ. Югославский парламент, как законодательный орган, долженствующий представлять интересы народа, по сути легитимизировал антиконституционные действия.

В итоге необходимо отметить как форму внешнего вмешательства создание как самого Белградского соглашения, так и фиксирование в нем механизмов, с помощью которых, во-первых, правящей элитой балканского государства осуществлялось явно антиконституционное «переформатирование» сербско-черногорского государства, приведшее к ликвидации СРЮ, и, во-вторых, предпринимались попытки максимально легитимизировать эти процессы путем вовлечения в них парламентов всех уровней – сербского, черногорского и югославского.

Интересно, что как сообщалось в специальном докладе Конгресса США, посвященном ситуации в Черногории, Соединенные Штаты решительно поддерживали долгосрочную цель стран «Западных Балкан» – присоединение к ЕС и к евроатлантическим структурам. США одобрили переговоры под руководством Х. Соланы, которые привели к заключению Белградского соглашения и приветствовали принятие Конституционной хартии Сербии и Черногории. Американские ведомства, а также некоторые члены Конгресса поддерживали давние тесные контакты с основателями союзного государства, премьер-министром Сербии З. Джинджичем и президентом Черногории М. Джукановичем. Эти связи вытекали из стойких позиций против политического курса С. Милошевича, которые занимали эти лидеры в течение 1990-х гг. ^[20].

Симптоматично, что в результате преобразования СРЮ в СиЧ именно два вышеуказанных югославских политика (Джуканович и Джинджич) оказались в выигрыше. Как отмечает американский дипломат Монтгомери, в ходе переговоров по созданию СиЧ Джуканович добился принципиально отстаиваемой им возможности для республик проведения референдума о независимости спустя три года. Джинджич же тоже получил от договора то, что хотел — конец Югославии и образование СиЧ означали, что Коштуница больше не будет президентом Югославии и лишается своей власти ^{[21, s. 125]}.

Кроме того, Монтгомери сообщал о том, что Джуканович и его правительство имели сильных союзников уже в самом Конгрессе США (в том числе и в связи с черногорской поддержкой американского противостояния Милошевичу) ^{[21, s. 128]}.

Б. Милошевич полагал, что Конституционная хартия принималась «по инициативе и фактически под диктат Европейского союза, при активной поддержке США» ^{[22, c. 180]}. По его мнению, все это стало «заключительным этапом плана Запада по переделу Балкан — натоизации региона, проявившегося в начале 1990-х гг. Создавая новое государственное образование, «демократические державы» опять навязали свою волю с целью отсрочить отделение Черногории. Там готовили референдум о независимости. Этому воспротивился Евросоюз. Но не потому, чтобы поддержать общее государство (как это ошибочно поняли некоторые политики в Белграде), а чтобы создать благоприятные условия для дальнейшего передела региона» ^{[22, c. 181]}.

Стоит отметить, что в общественном мнении роль еврочиновников в разработке и принятии как Белградского соглашения, так и Конституционной хартии была столь очевидна, что новообразованный государственный союз получил прозвище «Солания» (свидетельствующее о решающем вкладе Х. Соланы в преобразовании СРЮ в СиЧ); об этом было упомянуто даже в уже приводившемся нами специальном докладе Конгресса США ^[20].

Анализируя Конституционную хартию государственного союза Сербия и Черногория с точки зрения выявления форм внешнего вмешательства, следует сказать, что в статье 3 этого документа перечислены цели (видимо, создания и функционирования государства. — О. Б.), среди которых прямо были указаны в том числе: вхождение в европейские структуры, в частности, в Европейский союз; гармонизация правил и практики с европейскими и международными стандартами; создание и обеспечение бесперебойного функционирования общего рынка на своей территории путем координации и гармонизации экономических систем государств-членов в соответствии с принципами и стандартами Европейского союза ^{[19, član 3]}.

Таким образом, политические заявления о стремлении Сербии и Черногории интегрироваться в состав Евросоюза переходили непосредственно в юридическую плоскость и закреплялись в качестве целей государства в его Основном законе. Полагаем, что указание на евроинтеграцию в тексте Конституционной хартии можно расценивать как возложение со стороны политических элит Сербии и Черногории на себя определенных обязательств, которые должны были быть предприняты в императивном порядке. Это, в свою очередь, задавало достаточно определенные рамки внешнеполитического курса государства и значительно ограничивало им поле для маневра, что, на наш взгляд, не в полной мере сочеталось с пониманием суверенности и самостоятельности при выборе направлений развития страны. Таким образом, авторы Конституционной хартии не предоставили будущим поколениям жителей государства возможности в случае возникновения такой необходимости изменить внешнеполитический курс страны иначе как внесением изменений в Основной закон (что, как правило, является долгим и трудоемким процессом).

Как выразился по этому поводу бывший посол СРЮ в России Б. Милошевич, «высшим законом нового «сообщества» был декларирован отказ от самостоятельной, независимой политики» ^{[22, c. 185]}.

Важным новшеством (по сравнению с Конституцией СРЮ 1992 г.) в Конституционной хартии стала статья 25, которая говорила о возможности для государств-членов (Черногории или Сербии) по истечении 3-х лет инициировать вопрос об изменении своего государственного статуса, в том числе путем проведения референдума о выходе из состава государственного сообщества Сербии и Черногории. Более того, указанная норма также содержала положение о том, что в случае выхода Черногории из состава государственного сообщества международные документы, относящиеся к СРЮ, особенно резолюция СБ ООН № 1244, во всей своей полноте будут относиться к Сербии как к правопреемнику ^{[19, član 25]}.

Таким образом, Конституционная хартия воспроизвела в своем тексте два упомянутых нами выше положения, предусмотренных еще Белградским соглашением и очевидно направленных на последующий выход Подгорицы из общего с Сербией государства. Тем самым на уровне Основного закона страны фиксировались как мощный мотив, так и сама возможность дальнейшей сецессии Черногории.

Как отмечал Б. Милошевич, «Конституционная хартия, которую de facto состряпал ЕС, предусматривает практически полный суверенитет двух республик, связанный только маленькой и слабосильной администрацией. Это государственное образование должно продержаться три года, после чего Черногория приобретает право провести референдум о независимости» ^{[22, c. 180]}.

Итак, Конституционная хартия Сербии и Черногории, в отличие от Конституции СРЮ 1992 г., напрямую предполагала возможность выхода из состава союзного государства входящих в него республик. Таким образом, был сделан очередной шаг к окончательному развалу союзного государства.

Конечно, невозможно отрицать, что для сецессии Черногории имелись достаточно серьезные внутренние причины. Так, Г. Нутчева и М. Хёйссен отмечали, что у Сербии и Черногории разительно отличались структуры экономики – Сербия была более индустриализирована, вследствие чего ее промышленность нуждалась в защите и протекционизме, тогда как экономика Черногории развивалась за счет сферы услуг и туризма, что требовало открытие рынка ^{[4, c. 125]}. В этом коренились причины, по которым Сербия и Черногория так и не смогли до конца договориться о единой таможенной политике и тарифном регулировании.

Вместе с тем очевидно, что наличие территориальных особенностей отдельных районов с разноплановой и даже разнонаправленной экономической специализацией характерно практически для любого государства. Как правило, при наличии политической воли подобные вопросы решаются в рабочем порядке центральной властью с учетом интересов регионов и сообразно с общей траекторией развития государства. Таким образом, говорить о том, что подобные разногласия по тарифному регулированию между Сербией и Черногорией были уникальны и могли послужить реальной причиной для распада единого государства было бы, на наш взгляд, некорректно.

Интересно, что к подобному выводу приходят и сами западные исследователи, приводя, впрочем, свою собственную аргументацию: «трения между Подгорицей и Белградом… могут показаться непреодолимыми в краткосрочном плане, но они могут потерять актуальность в средне- и долгосрочной перспективе, как только Союз государств станет частью ЕС, например, когда общий внешний тариф ЕС автоматически снимет остроту нынешних споров по вопросу о различных уровнях покровительственных тарифов» ^{[4, c. 146]}.

Следовательно, даже в рамках западного подхода, относившего решение вопросов в сфере таможенной политики не на уровень центральной власти СиЧ, а к моменту предполагаемого вступления всего государственного сообщества в ЕС, тем не менее, представлялось, что вышеупомянутые разногласия не должны стать непреодолимым препятствием для сохранения единства Сербии и Черногории.

Однако, как отмечал в этой связи отмечал американский посол США в Югославии Монтгомери, в течение последующих после преобразования СРЮ в СиЧ трех лет Джуканович и его правительство пассивно блокировали сотрудничество или дальнейший прогресс в укреплении союза между республиками ^{[21, s. 125]}. Таким образом, становилось очевидно, что «остающиеся разногласия между Белградом и Подгорицей не технические, но политические по своему характеру, что требует политической реакции со стороны ЕС» ^{[4, c. 145]}.

Действительно, при тех институциональных возможностях, которые были закреплены в Белградском соглашении, Евросоюз мог принять ряд политических решений в качестве «третейского судьи» для окончательной гармонизации и объединения экономического пространства Сербии и Черногории, единства их таможенных и тарифных политик. Однако был избран путь формального «невмешательства» во взаимоотношения между Белградом и Подгорицей, а фактически – поощрения сецессионных устремлений Черногории, что и привело в итоге к последнему шагу на пути к окончательному развалу союзного государства, которым стал собственно референдум о независимости Черногории, проведенный в мае 2006 г.

Итак, черногорская политическая элита, в прошлом поддерживаемая Западом в своих сецессионных настроениях, добилась выхода из государственного сообщества Сербии и Черногории при откровенном попустительстве этому процессу со стороны Брюсселя, который не выразил политической воли и не реализовал свои возможности по политическому давлению на стороны в целях формирования в СиЧ единого рынка, которые сам для себя предусмотрел в Белградском соглашении.

На наш взгляд, практическое значение имеет вывод о том, что в условиях ориентации местных балканских элит на евроинтеграционные процессы и потому фактической их зависимости от Брюсселя (в том числе и в финансово-экономических вопросах) отсутствие такой политической воли свидетельствовало не об отсутствии внешнего вмешательства со стороны Евросоюза в дезинтеграционные процессы в союзном государстве, а о такой форме вмешательства, при которой Европейский союз, взяв на себя ответственность за регион, не пожелал предпринять реальные шаги для сохранения единого союзного государства Сербии и Черногории.