Коллективное руководство большевистской партии как модель власти в условиях внутрипартийной борьбы 1920-х гг.

Апальков Дмитрий Игоревич ассистент 117624, Россия, г. Москва, ул. Краснолиманская, 27 Apalkov Dmitry Igorevich Assistant, Section of Russian History of the 20th - 21st Centuries, History Department, Lomonosov Moscow State University 117624, Russia, g. Moscow, ul. Krasnolimanskaya, 27, kv. 3 apal_d@mail.ru Другие публикации этого автора

В литературе, посвященной изучению внутрипартийной борьбы в 1920-е гг., наиболее глубоко изучены доктринальные аспекты противоречий, общие программы и взгляды лидеров противоборствующих сторон, ход основных событий внутрипартийной борьбы, методы борьбы с оппозицией и инакомыслящими в руководстве партии. Преобладающим подходом к проблеме остается объяснение многообразных предпосылок и причин победы сталинской группы. Заметна тенденция считать приход И. В. Сталина к единоличной власти единственным возможным исходом внутрипартийной борьбы в 1920-е гг. ^{[1, 2, 3, 4, 5, 6]} Вместе с тем практически отсутствуют работы о модели коллективного большевистского руководства, опиравшейся на прочные партийные традиции и сложившиеся институты. Недостаточно изучена проблема потенциала коллективного руководства, олигархического устройства власти, сохранявшегося в течение нескольких лет после отхода Ленина от дел и даже некоторое время после победы группы Сталина. Цель настоящей статьи заключается в том, чтобы проанализировать характерные черты коллективного руководства, его устройство и политическую культуру и их влияние на внутрипартийную борьбу в ВКП(б) в 1920-е гг.

Понятие «коллективное руководство» вошло в обиход большевистских функционеров после отхода В. И. Ленина от политической деятельности и отражало их представления об оптимальном пути политического развития в условиях отсутствия безусловного лидера партии. Г. Е. Зиновьев, выступая на XII съезде партии, говорил: «В тот момент, когда мы не слышим компетентного слова Владимира Ильича, мы должны заменить его коллективной волей, коллективной мыслью, коллективной энергией и коллективной настойчивостью. (Аплодисменты.)» ^{[7, с. 53]}. В подобном ключе на XIV съезде партии высказался Сталин: «Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича. (Аплодисменты.), глупо об этом говорить. Коллегиальная работа, коллегиальное руководство, единство в партии, единство в органах ЦК при условии подчинения меньшинства большинству, — вот что нам нужно теперь» ^{[8, с. 508]}. Неудивительно, что после смерти Сталина это понятие вновь приобрело важное значение в дискурсе советской политической элиты ^{[9, с. 40—46]}.

Самое общее определение коллективного руководства можно сформулировать следующим образом: олигархическая модель власти, основанная на взаимодействии равнозначных вождей большевистской партии — близких соратников Ленина, являвшихся символами революционной легитимности власти.

По партийному уставу, Политбюро, образованное как постоянный орган в 1919 г., было исполнительной инстанцией Центрального Комитета. Политбюро избиралось на пленумах ЦК для ведения политической работы в период между пленумами. Однако в действительности Политбюро являлось высшим органом власти в СССР. Именно Политбюро предопределяло все основные направления развития страны и принимало решения по ключевым вопросам (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем) ^{[10, с. 3]}. Политбюро занимало центральное место в системе коллективного руководства. Наличие определенного баланса сил в Политбюро препятствовало становлению единоличной диктатуры, будучи первоочередным условием сохранения коллективного руководства.

Гарантами коллективного руководства являлись наиболее авторитетные члены Политбюро. По мнению С. Коэна, эту узкую группу составляло «"основное ядро ленинцев", пятеро из шести человек, о которых Ленин писал в своем "Завещании": Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев и Бухарин» ^{[11, с. 266]}. По нашему мнению, к этому списку следует добавить А.И. Рыкова и М.П. Томского, которые занимали важнейшие должности и являлись самодостаточными политическими фигурами. Рыков после смерти Ленина получил должность председателя СНК СССР. С того времени, как Каменев в январе 1926 г. был переведен из членов Политбюро в кандидаты, Рыков, как правило, председательствовал на заседаниях Политбюро. Томский с 1918 г. возглавлял ВЦСПС — центральный орган профессиональных союзов, руководивший деятельностью всех профсоюзных организаций страны. Как заметил сам Томский, такой «насыщенности членами ЦК», как в Президиуме ВЦСПС, не было ни в одном другом внепартийном органе власти ^{[12, л. 33]}.

Второй эшелон «руководящего коллектива» составляли члены ЦК и ЦКК. Проведению объединенных пленумов ЦК и ЦКК отводилась важная роль в системе коллективного руководства. На основании 7 пункта резолюции «О единстве партии», принятой в 1921 г. на X съезде партии, объединенные пленумы ЦК и ЦКК были уполномочены применять «все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии» в отношении членов партии (в том числе членов Политбюро и ЦК), уличенных в нарушении партийной дисциплины. Для этого требовалось две трети голосов членов ЦК и ЦКК ^{[13, с. 336—337]}.

При этом следует отметить, что внутри ЦК была своя негласная иерархия. С. Коэн выделяет в структуре ЦК «неофициальную группу старших членов». Она состояла из «двадцати — тридцати влиятельных лиц, таких, как высшие партийные руководители (члены Оргбюро и Секретариата ЦК — Д.А.) и главы важнейших делегаций в ЦК и главы важнейших делегаций в ЦК (представлявших, в первую очередь, Москву, Ленинград, Сибирь, Северный Кавказ, Урал и Украину)» ^{[11, с. 392]}. Существование такого костяка ведущих членов ЦК определяло стабильность состава ЦК. 31 из 40 членов ЦК, избранных XII партийным съездом, вошли в состав ЦК по итогам XIV партсъезда ^{[7, с. 662]}; ^{[8, с. 1000]}.

К компетенции ЦКК относилось разрешение внутрипартийных конфликтов и борьба с оппозиционными группами. Члены ЦКК избирали Президиум ЦКК (21 член и 9 кандидатов), имевший непосредственное отношение к деятельности Политбюро и ЦК. Согласно уставу партии, как минимум трое членов Президиума ЦКК должны были присутствовать с правом совещательного голоса на заседаниях Политбюро. Члены и кандидаты Президиума ЦКК присутствовали на пленумах ЦК с совещательным голосом, на объединенных пленумах ЦК и ЦКК члены ЦКК имели право решающего голоса ^{[14, с. 89]}. Члены и кандидаты Президиума ЦКК имели право решающего голоса также на объединенных заседаниях Политбюро и Президиума ЦКК. Проведение этих заседаний практиковалось в конце 1920-х – начале 1930-х гг. и выполняло функцию высшего партийного суда над членами Политбюро и ЦК ^[15]; ^{[16, p. 78—117]}.

Председатель Президиума ЦКК по своему статусу фактически был приравнен к члену Политбюро (отметим, что членам ЦКК запрещалось быть одновременно членами ЦК и Политбюро ^{[14, с. 89]}). Примечательно, что в состав «семерки» — теневого органа власти, оформившегося в августе 1924 г., — наряду с членами Политбюро (за исключением Троцкого) вошел председатель Президиума ЦКК В. В. Куйбышев ^{[17, л. 3]}. Добавим, что Куйбышев и Г. К. Орджоникидзе, первый и второй председатели Президиума ЦКК, вскоре после освобождения от этой должности избирались членами Политбюро.

Для понимания политической культуры и представлений высшего эшелона большевистской партии 1920-х гг. необходимо учитывать, что модель коллективной власти являлась логическим продолжением традиций, сложившихся при Ленине. Ленин являлся безусловным лидером партии, однако до установления единоличной власти Ленина было далеко. Помимо Ленина были и другие вожди — его ближайшие соратники и единомышленники, обладавшие значительным политическим весом. Присутствие в окружении Ленина крупных политических фигур препятствовало становлению ленинской диктатуры.

Действие этих защитных механизмов выражалось прежде всего в том, что Ленин встречал сильное сопротивление, когда поднимал вопрос о применении суровых наказаний в отношении представителей старой партийной гвардии. Осенью 1917 г. Ленин потребовал исключить Зиновьева и Каменева из партии, однако его соратники выступили против этой инициативы. Сталин впоследствии вспоминал об этом эпизоде: «… в Октябрьские дни, в период ошибок Каменева и Зиновьева, Ленин 7 раз предлагал исключить из партии обоих этих товарищей. Кто стоял против этого? Я, Свердлов, кажется, Троцкий и некоторые другие. Мы несколько раз выносили тогда в ЦК решение о том, чтобы т. Ленин не настаивал на своем требовании об исключении» ^{[18, с. 673]}.

В начале августа 1921 г. Ленин, реагируя на выступления лидера «рабочей оппозиции», члена ЦК А. Г. Шляпникова ^{[19, с. 128—181]}, потребовал вывести его из состава ЦК и исключить из партии. Казалось бы, в той ситуации у Ленина были все основания рассчитывать на полную поддержку членов ЦК и ЦКК, поскольку оппозиционные выступления Шляпникова вполне могли быть расценены как грубое нарушение партийной дисциплины ^{[13, с. 339]}, достаточное для реализации упомянутого выше 7 пункта резолюции «О единстве партии». Тем не менее, на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, состоявшемся 9 августа 1921 г., Ленину не удалось добиться принятия этой крайней меры: до необходимых двух третей голосов не хватило одного голоса ^{[20, с. 526—527]}. 26 февраля 1922 г. Шляпников и его сторонники обратились в Президиум Исполкома Коминтерна (ИККИ) с заявлением, содержавшим резкую критику сложившегося внутрипартийного режима. Специальная комиссия ИККИ, работавшая под контролем Зиновьева и Троцкого, констатировала нарушение группой Шляпникова партийной дисциплины ^{[19, с. 169—171]}. Примечательно, что, хотя Шляпников по итогам XI партсъезда (27 марта – 2 апреля 1922) и не был переизбран в ЦК, вопрос об исключении его из партии в тот период даже не поднимался.

Таким образом, традиционным принципом коллективного руководства, закрепившимся еще при Ленине, было сравнительно снисходительное отношение к оппозиционерам и инакомыслящим, являвшимся заслуженными партийными деятелями (члены Политбюро и ЦК, представители старой партийной гвардии). Как будет видно из дальнейшего хода нашего исследования, влияние этой традиции на решения членов «руководящего коллектива» партии сохранялось до начала 1930-х гг.

Императивом коллективного руководства было ригористическое соблюдение принципа «единства» как условия сохранения прочности диктатуры большевистской партии и стабильности в высшем эшелоне власти. Теория социального конфликта предлагает логичное объяснение настроениям «единства», преобладавшим в Политбюро и ЦК: «Тесно сплоченные группы, для которых характерно непрерывное взаимодействие и глубокая личная вовлеченность их членов, имеют тенденцию к подавлению конфликтов… Следовательно, чем теснее отношения в группе, тем острее конфликт. Там, где личность целиком вовлечена в жизнь группы, а конфликты подавляются, конфликт, все-таки вырвавшийся наружу, скорее всего, будет угрожать самим основам взаимоотношений» ^{[21, с. 180]}. Иными словами, как уже отмечалось в литературе, большинство членов «руководящего коллектива» партии опасалось внутрипартийной борьбы, поскольку «раскол в верхах означал, что непременно нужно было принимать чью-то сторону, втягиваться в борьбу и рисковать в случае поражения» ^{[22, с. 6]}.

Соблюдение принципа «единства» вступало в противоречие с нормами внутрипартийной (или, как тогда говорили, «рабочей» ^{[23, с. 290]}) демократии. Переход конфронтации между членами высшего руководства партии в публичную сферу неизбежно приводил к обострению конфликта и создавал риски для большевистской диктатуры. Рыков однажды, характеризуя сущность коллективного руководства, заявил: «Что значит коллективное руководство? Мы спорим в Политбюро, доказываем друг другу правильность своей точки зрения и вместе все защищаем то, что решили» ^{[24, с. 316]}.

Закрепление принципа «единства» в политическом сознании большевистской элиты было связано с последствиями профсоюзной дискуссии 1920–1921 гг. Осенью 1920 г. Ленин был сильно обеспокоен властными амбициями Троцкого, его стремлением подчинить профсоюзы своей власти. Победа над Троцким далась Ленину с большим трудом. Не найдя прочной поддержки в ЦК, Ленин вынужден был перенести разногласия на суд широкой партийной общественности. В конечном счете ему удалось добиться своей цели — победы над Троцким и обновления состава ЦК, однако обратной стороной этой победы стал рост популярности «рабочей оппозиции» ^{[25, с. 37—48, 56—67]}.

Т. А. Санду полагает, что платформа «рабочей оппозиции» не угрожала «большевистской гегемонии в Советской России» ^{[19, с. 126]}. Однако, как нам представляется, в действительности у Ленина были все основания считать, что практическая реализация идей «рабочей оппозиции» грозила создать альтернативу диктатуре большевистской партии. С.В. Цакунов верно заметил: «… лидеры "рабочей оппозиции" к концу 1920 – начала 1921 гг. сформулировали теоретическую платформу, в которой не просто критиковались недостатки политики ЦК, а предлагалась альтернативная система организации власти в стране, основанная на ведущей роли профсоюзов как организаций непосредственных производителей — рабочих… Ленин прекрасно знал, что в профсоюзах сохранялось сильное влияние меньшевиков и в случае соединения идей "рабочей оппозиции" и меньшевизма в российском рабочем движении могла возникнуть такая сила, которую уже никакими репрессиями не остановишь» ^{[26, с. 37]}.

Кроме того, следует отметить, что атмосфера ожесточенных споров способствовала усилению оппозиционных и анархических настроений среди матросов Балтийского флота, сыграв большую роль в созревании Кронштадтского мятежа. В докладе следственной комиссии ВЧК по делу о Кронштадтском мятеже отмечалось, что «одной из основных причин этого движения несомненно являлась страстная полемика в рядах РКП, ослабление внутренней спайки и падение партийной дисциплины в широких кругах членов партии» ^{[25, с. 65—66]}. На X съезде партии Ленин, критикуя деятельность лидеров «рабочей оппозиции», заявил: «Вы признали, что остались в оппозиции. Вы на партийный съезд пришли с брошюрой т. Коллонтай, с брошюрой, на которой написано: "Рабочая оппозиция". Вы сдавали последнюю корректуру, когда знали о кронштадтских событиях и поднимавшейся волне мелкобуржуазной контрреволюции. И в этот момент вы приходите с названием «Рабочей оппозиции!» ^{[27, с. 117—118]}.

С тех пор в сознании большевистской элиты открытое противостояние между членами «руководящего коллектива» партии прочно связывалось с угрозой повторения «кронштадтских событий». Не случайно в критические моменты внутрипартийной борьбы об угрозе «нового Кронштадта» заявляли такие видные члены «руководящего коллектива», как Ф. Э. Дзержинский ^{[28, с. 309—310]}, К. Е. Ворошилов ^{[29, с. 363]} и Е. М. Ярославский ^{[30, л. 12]}.

Принятая X съездом партии резолюция «О единстве партии» подводила итоги профсоюзной дискуссии и была направлена на обеспечение «строгой дисциплины внутри партии» и «полное уничтожение всякой фракционности». «Возрождение или допущение фракционности» трактовалось как нарушение дисциплины, наказуемое «всеми мерами партийных взысканий»: от изгнания из высших партийных органов до исключения из партии. При этом под «признаками фракционности» понималось «возникновение групп с особыми платформами и со стремлением до известной степени замкнуться и создать свою групповую дисциплину» ^{[13, с. 334—337]}. Иными словами, под запретом было не только создание сплоченных, организованных оппозиционных групп (фракций), но и составление и распространение оппозиционных документов. По существу, уже само появление таких документов квалифицировалось как «стремление» создать фракцию и тем самым внести раскол в ряды партии.

Таким образом, резолюция «О единстве партии» закрепила в сознании большевистских функционеров представления о недопустимости оппозиционной деятельности и апелляции несогласных к партийной массе. Заметим в этой связи, что поражение левой оппозиции в общепартийной дискуссии 1923/24 гг. было обусловлено не только административным ресурсом, который был задействован руководящим большинством. Старая партийная гвардия из соображений «единства» приняла сторону большинства ЦК. А. В. Луначарский, находившийся с Троцким в хороших личных отношениях, писал ему по завершении дискуссии: «Вы знаете, что я ездил в поездку, направленную против оппозиции. Я совершенно не сочувствую оппозиции не в том смысле, конечно, чтобы я был сторонником затянувшейся гипертрофии централизма, в этом отношении в партии, кажется, нет двух мнений, но я до чрезвычайности боюсь партийного раскола… Раскол партии — это, к сожалению, самая большая опасность, которая нам только грозит в ближайший период времени. Простите меня за откровенность, но я считаю, что каковы бы ни были малоизвестные мне предпосылки Ваших последних публичных выступлений, эти (пропущено слово — Д.А.) сами по себе были правильно оценены общественным мнением как опасные именно с вышеуказанной точки зрения» ^{[31, л. 1]}.

В историографии внутрипартийной борьбы 1920-х гг. расхожим является утверждение о том, что разрушение коллективного руководства и становление сталинской диктатуры было предопределено использованием Сталиным «секретарской власти». Так, Р. Такер следующим образом описывает механизм продвижения Сталина к единоличной власти: «Растущее влияние Генерального секретаря в провинции сразу же сказалось на политике партийного центра. Местные секретари и другие должностные лица, выдвинувшиеся благодаря рекомендациям Центрального Комитета, приезжали в Москву в качестве делегатов ежегодных партийных съездов и как таковые участвовали в выработке резолюций и формировании нового ЦК, который переизбирался на каждом съезде… Постоянно набирающие силу сторонники Сталина в ЦК со временем стали влиять на состав Политбюро, которое переизбиралось после каждого съезда на первом пленуме вновь избранного Центрального Комитета» ^{[32, с. 272—273]}.

Безусловно, благодаря должности генерального секретаря ЦК Сталин был в центре организационно-кадровой работы партии, оказывая влияние на карьеру многочисленных партийных функционеров среднего звена. Вскоре после назначения Сталина на пост генсека ЦК Оргбюро превратилось в формальный орган, деятельность которого в основном сводилась к подтверждению кадровых решений Секретариата ЦК ^{[25, с. 181]}. Не случайно уже в августе 1922 г. А. М. Назаретян в письме Г. К. Орджоникидзе констатирует появление в московских политических кругах выражения «ходить под Сталиным» ^{[28, с. 263]}.

Вместе с тем нельзя согласиться с описанной выше схемой, утверждающей, что пополнение состава ЦК и Политбюро новыми членами в 1920-е гг. находилось под полным контролем Сталина, опиравшегося на поддержку собственной политической клиентуры. Имеющиеся в нашем распоряжении документы позволяют утверждать, что кадровые вопросы, касавшиеся формирования высшего эшелона власти, являлись предметом согласования наиболее авторитетных членов коллективного руководства. Об этом, в частности, свидетельствует письмо Сталина Бухарину от 17 апреля 1926 г., в котором он предлагал «подтягивать новых людей к ЦК, к Политбюро и готовить их для ЦК» ^{[33, л. 28]}. Если Сталин действительно единолично определял результаты выборов в ЦК и Политбюро, то зачем ему было поднимать этот вопрос перед своим политическим партнером спустя всего лишь три с половиной месяца после XIV партсъезда, т. е. задолго до следующего партийного съезда?

В стенограмму апрельского пленума 1929 г. вошло заявление Орджоникидзе о том, что не припомнит «за два с половиной года своей работы в Москве… ни одного серьезного назначения, смещения или простого перевода того или другого работника из одного района в другой без обсуждения на понедельничном заседании Политбюро» ^{[24, с. 431—432]}. Примером такого коллегиального решения служит назначение А. И. Микояна на должность наркома внешней и внутренней торговли СССР. Шифротелеграмма за подписью Рыкова, Сталина и Бухарина была получена Микояном 9 августа 1926 г.: «Голосованием огромного большинства членов ЦК вы назначаетесь наркомторгом» ^{[34, л. 103]}.

Учитывая то, какое пристальное внимание члены «руководящего коллектива» уделяли кадровым перестановкам в высшем эшелоне власти, трудно представить, что они не согласовывали список новых членов ЦК заранее, до партийного съезда. На существование такой практики, в частности, указывает свидетельство Зиновьева о неформальных совещаниях членов ЦК в 1925 г., на которых рассматривался вопрос о Троцком: «В январе 1925 г. перед вынесением решения относительно т. Троцкого предварительным совещанием цекистов-ленинцев было принято решение, которое хорошо известно участникам этого предварительного совещания… Решено было не выбирать Троцкого в ЦК на будущем, т. е. XIV съезде… Решение не выбирать Троцкого в ЦК было принято большинством, при двух воздержавшихся, за были все остальные (человек 45)… за пару дней до открытия XIV съезда на частных совещаниях, о которых рассказывали и на самом съезде, когда делались известные попытки отговорить нас от открытого выступления на XIV съезде, прямо и открыто предлагалось нам в виде "компенсации", что мы (т. е. большинство) будем вести к выполнению принятого решения и, по меньшей мере, к устранению Троцкого из Политбюро» ^{[18, с. 684]}.

Таким образом, вышеизложенное позволяет утверждать, что должность генерального секретаря ЦК предоставляла Сталину серьезный административный ресурс, однако этот фактор нельзя считать решающим, рассматривая вопрос о причинах победы Сталина во внутрипартийной борьбе и разрушения коллективного руководства. Судьба коллективного руководства зависела во многом от субъективного фактора — способности большевистских вождей соблюдать правила негласной «конституции» коллективного руководства, отстаивать свои позиции в борьбе за власть, не перенося противоречия в фазу открытого противостояния.