«Таблица спекулятивных элементов» А.Д. Власова

Коротких Вячеслав Иванович доктор философских наук профессор, Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина 399770, Россия, Липецкая область, г. Елец, ул. Комсомольская, 58 Korotkikh Vyacheslav Ivanovich Doctor of Philosophy professor of the Department of Philosophy and Social Sciences at Yelets State University N. A. Ivan Bunin 399770, Russia, Lipetskaya oblast', g. Elets, ul. Komsomol'skaya, 58, kv. 4 shortv@yandex.ru Другие публикации этого автора

Если верно, что книги следовало бы издавать через пятнадцать лет после их написания, то и в этом случае дилогия А.Д. Власова о философии Гегеля ^{[1, 2]} должна была бы быть сегодня не только опубликована, но и прочитана. Однако даже беглое знакомство с гегелеведческими публикациями последних лет показывает, что этот необычный труд – необычный не только для советской философии, вне которой он был задуман и создан, но и для современной российской историко-философской науки, в которой, кажется, он должен был бы быть с интересом встречен, – продолжает лежать в пыли библиотек и сайтов, где его «никто не брал и не берёт». Чем же можно объяснить, что произведение явно неординарное, несущее в себе множество «подсказок» для всякого, кто решится всерьёз взяться за изучение Гегеля, не удостоилось в отечественной философии решительно никакого внимания? По-видимому, поиски ответа на этот вопрос могут оказаться полезными как для выявления своеобразия труда А.Д. Власова, так и для прояснения перспектив становления нового понимания гегелевской философии в отечественном историко-философском (да и философском) сообществе.

Казалось бы, в изучении гегелевской философии в России после исчезновения идеологических клише советского времени должна была начаться настоящая революция, – ни с кем из философов классической эпохи не было связано столько запретов, как с Гегелем. Между тем, сегодня ситуация в отечественном гегелеведении, может быть, ещё более грустная, чем на излёте советской эпохи: молодые исследователи, увлечённые теми или иными фрагментами гегелевских трудов, пишут более или менее грамотные статьи и даже диссертации, но при этом общее представление о природе и границах гегелевской системы среди историков философии за последние три десятилетия ничуть не изменилось, и почти не слышно голосов, которые ставили бы вопрос о необходимости принципиального переосмысления места гегелевской философии в мировом историко-философском процессе. Не в этом ли следует видеть действительную причину равнодушия к опередившему своё (и наше?) время труду А.Д. Власова со стороны молодых читателей, для которых, кажется, он должен был бы стать настоящим путеводителем по миру гегелевской мысли? Может быть, безвестность «Словаря» в нашем академическом сообществе – лишь отражение безвестности Гегеля, каким увидел его А.Д. Власов, а «партизанское» происхождение самой книги не имеет значения? Что же это тогда за «Гегель»? Или, напротив, какие-то внешние черты труда А.Д. Власова, например, особенности представления им материала, до сих пор оказываются непреодолимым препятствием на пути книги к читателю?

Скажем прежде об особенностях книги, которые, действительно, следует принимать во внимание. Прежде всего, автор «Словаря» – не «философ», а представитель совсем другой области науки – химии. Обращение к философии – следствие, насколько можно судить, не только научных, но и «экзистенциальных» запросов учёного. А для химика после удивительного систематизирующего открытия Д.И. Менделеева, по-видимому, самой естественной «объяснительной схемой» описываемых процессов оказывается «таблица элементов». Поскольку в данном случае в качестве «элементов» выступает «первичное содержание» основных понятий гегелевской философии, то, думается, о «Словаре» можно говорить как о «таблице спекулятивных элементов». Подобно тому, как структура и характеристики химических элементов объясняют все наблюдаемые в области взаимодействия веществ явления, так и «первичное содержание» представленных в «Словаре» понятий гегелевской философии, по мысли А.Д. Власова, способно выступить в качестве объясняющей модели основных перипетий движения гегелевской системы философии ^{[1, с. 21-22]}.

С точки зрения научного сознания, утверждает А.Д. Власов, потребность в использовании словарей в процессе изучения гегелевской философии и, в особенности, «Феноменологии духа», обусловлена тем, что Гегель «не давал определений вводимых по ходу изложения новых терминов. Эти термины как бы появлялись естественным образом … Эта «естественность» состояла в том, что сама диалектика и развитие содержания, усложнение и дифференциация последнего, приводила к возникновению новых понятий и соответствующей терминологии. По-видимому, Гегель считал определение вводимых терминов излишним потому, что к моменту их введения обозначаемое ими содержание или понятия уже имелись налицо, и поэтому не было нужды в пересказе того, что уже и так было сказано достаточно подробно и с должными акцентами. Для читателя, однако, такой способ изложения часто должен представлять дополнительные трудности, поскольку этот способ не допускает легкомысленного перелистывания книги, а, напротив, требует тщательного слежения за развитием излагаемого материала, который становится совершенно невразумительным сразу же после того, как читатель не усвоил или просто пропустил определённое место или раздел» ^{[1, с. 19]}. Дело, конечно, не только в склонности многих читателей к «легкомысленному перелистыванию книг», а в том, что «идеальный читатель» «Феноменологии» или «Логики» уже должен был бы пережить интеллектуальный опыт, сходный с опытом автора, чтобы в первом же прочтении предметно воспринимать содержание трудов Гегеля, – понятно, сколь узким должен был оказаться круг таких читателей! Словарь – пусть и в рассудочной форме – позволяет читателю восполнить недостаток навыка понятийного (диалектического) мышления и тем самым приблизить к уровню восприятия, достаточному для понимания гегелевских трудов.

Итак, избранная автором форма «словаря» не только не может рассматриваться как принципиальная преграда для восприятия основных идей работы А.Д. Власова, но и служит «мостиком» к труднейшему содержанию основных произведений Гегеля. Но помимо указанного «прикладного» значения «Словаря», можно заметить, что предлагаемый А.Д. Власовым «рассудочный» способ знакомства с гегелевской системой в чём-то существенном оказывается родственным формально-структурным методам, получившим столь широкое распространение в науке прошлого века. В самом деле, согласно замыслу автора, суждения, относящиеся к «внутреннему содержанию» «элементов», должны восприниматься читателем «параллельно» с теми связями, в которые «элементы», то есть исходные понятия, оказываются задействованными в гегелевской философии как целом. Читатель может продвигаться в изучении гегелевской философии как «синтетически», сочетая содержание отдельных «элементов», так и «аналитически», определяя содержание элементов через вычленение необходимых связей между ними. Поскольку внутреннее содержание каждого понятия специфическим образом отражает всю систему (по отношению к которой совокупность связей между предполагаемыми «пустыми» элементами выступает как её «структура»), то «анализ» и «синтез» должны вести к одному и тому же результату – видению гегелевской системы философии как сложно организованного целого.

В соответствии с этим А.Д. Власов замечает, что «действительная критика гегелевской философии» должна выступать как «его понимание»: «Это понимание, в свою очередь, есть сведение в одно различных определений (рассудочно выделенных «элементов», – В.К.) и их опосредствование друг другом. Таким путём достигается единство содержания, бывшего ранее разрозненным набором различных мыслей … путём понимания содержание возводится в ранг понятия» ^{[1, с. 16]}.

Ещё одна особенность «Словаря» А.Д. Власова заключается в том, что он представляет собой попытку отразить содержание не гегелевской философии вообще (подобных словарей за последние десятилетия издано немало, особенно, на английском языке), а концептуальное содержание двух произведений – «Феноменологии духа» и «Науки логики». С чем связано это самоограничение автора, и почему именно «Феноменологии» и «Логики»? На этот вопрос можно было бы ответить и так: только «Феноменология духа» и «Наука логики» были созданы Гегелем как философские (научные) трактаты, выражающие глубинные интуиции мыслителя; все остальные тексты, которые мы сегодня рассматриваем как манифестации его философской позиции, представляют собой либо учебные пособия, либо полемические публикации, либо сделанные слушателями записи лекций, а также наброски и рукописи, вовсе не предназначавшиеся для публикации. Во всяком случае, о каждой из этих групп текстов позволительно ставить вопрос, в какой мере они отражают ту сердцевину его философского мировоззрения, которую принято именовать «системой Гегеля», поскольку, очевидно, появление некоторых из них инициировалось внешними философскому творчеству потребностями, тогда как другие сам философ сознательно не раскрывал для читателей. Разумеется, речь не идёт о том, чтобы отказаться от анализа всех этих документов; необходимо лишь учитывать их происхождение и связанные с этим содержательные и стилистические особенности, прежде чем выносить суждения о степени соответствия отражённых в них идей центральным интуициям гегелевской системы.

Но дело, конечно, не только в «безупречном происхождении» «Феноменологии духа» и «Науки логики». Выбор А.Д. Власова обусловлен ясным пониманием того, что только в этих произведениях, созданных в рамках йенского проекта «Системы науки», была адекватно реализована гегелевская концепция системы философии. Соответственно, «энциклопедическая система», которая со времени подготовленного учениками и друзьями Гегеля Собрания сочинений воспринимается (уже по инерции) как модель его системы, представлена у А.Д. Власова как следствие «разрыва» в системном мышлении философа и даже как свидетельство её деградации. В предварительных замечаниях ко второму тому «Словаря», в котором речь идёт о «Науке логики», то есть о том произведении, в котором пересекаются проекты «Системы науки» и «Энциклопедии», А.Д. Власов ёмко и весьма драматично представляет состоявшийся «разрыв» в системных построениях философа. «У тех, кто остановился возле этого величественного здания, именуемого «системой Гегеля», и наблюдает его снаружи, – пишет А.Д. Власов, – создаётся впечатление величайшей стройности, красоты и продуманности всей конструкции в целом. Система Гегеля, при поверхностном обозрении извне, представляется завершённой системой, в которой ничего нельзя изменить и которую можно лишь отбросить всю целиком как пройденный этап в философском развитии. Иначе выглядит эта система для тех, кто отважился заглянуть вовнутрь, войти в это грандиозное здание и осмотреться. Даже первый осмотр показывает, что при постройке здания несколько раз менялась его планировка. Отдельные помещения здания, задуманные как главные элементы конструкции, были затем переоборудованы и оттеснены на второй план. Проходы в другие, поражающие своей величиной залы, сделаны слишком узкими и лишь впоследствии, поскольку эти залы вначале вообще не были предусмотрены в плане. Некоторые элементы конструкции зависают без опоры. Имеется ряд помещений, одинаковых по своему функциональному назначению, но разбросанных по различным частям здания. Повсюду видны следы сделанных позже переделок и перестановок… И именно на этом этапе внезапная смерть Гегеля прервала этот тяжкий и почти невозможный для одного человека труд» ^{[2, с. 7]}. Давая общую оценку двух основных периодов творчества «зрелого» Гегеля, А.Д. Власов приходит к «ещё более радикальному выводу»: «То, что с таким подъёмом и воодушевлением Гегель создавал в первую половину своей жизни («Феноменология духа» и «Наука логики»), во второй период своей жизни он столь же энергично разрушал (в «Энциклопедии философских наук»)…» ^{[2, с. 7]}.

«Разрушение», о котором говорит А.Д. Власов, проявилось в том, что «сразу после завершения этой первой «системы» философии (то есть состоящей из «Феноменологии» и «Логики» «Системы науки», - В.К.) начался процесс её перепланировки и перестройки, на наш взгляд, плохо продуманный и обоснованный. Уже на последней странице своей «Логики» Гегель предложил определение природы как «непосредственного бытия» идеи» ^{[2, с. 8]}. «Этот намеченный на последней странице «Логики» неожиданный поворот не вёл никуда, или вёл в бездну путаницы и неразберихи. Но именно этим путем пошёл Гегель при создании своей «Энциклопедии философских наук»» ^{[2, с. 9]}; «Последствия этой перепланировки системы философии … были плачевны» ^{[2, с. 9]}; «Принципы расположения материала (принятые Гегелем в «Энциклопедии», - В.К.) совершенно не соответствовали ни глубочайшим идеям «Феноменологии духа», ни «Науки логики». Был применён совершенно иной принцип построения системы, по нашему мнению, неудачный и основанный на неоправданном отождествлении или простой путанице понятия с идеей» ^{[2, с. 9]}. В результате «великая и загадочная «Феноменология духа» превратилась у позднего Гегеля в жалкий и куцый раздел «Философии духа»» ^{[2, с. 7]}, а «Наука логики», в которой предельно глубоко эксплицируется содержание достигнутого «Феноменологией» уровня спекулятивной предметности – логической идеи, – была отождествлена с Малой Логикой как первой частью сформированной, главным образом, в процессе педагогической деятельности Гегеля «Энциклопедией». «Безнадежная путаница» ^{[2, с. 9]} – таков итог не осмысленного с должной ясностью самим философом перехода от проекта «Системы науки» к «Энциклопедии». Гегелевские скитания в поисках адекватного образа системы философии А.Д. Власов представляет как путь «скользящего философа»: «Гегель скользил, падал и, встав, двигался уже в другом направлении» ^{[2, с. 8]}.

И, в отличие от избранной автором формы представления взглядов на гегелевскую философии («словарь»), его принципиально новое понимание основного сюжета системных поисков Гегеля, радикально отличающееся от «школьного образа» гегелевской системы, по-видимому, и не могло найти лёгкого пути к неискушённому в тонкостях интеллектуальной биографии Гегеля читателю, какая бы основательная аргументация в его защиту ни приводилась. Более того, развиваемое в «Словаре» понимание системных поисков философа в корне отличается и от большинства суждений о гегелевской системе, представленных до сих пор в специальной историко-философской литературе. Предложенный учениками Гегеля образ энциклопедической последовательности Логики, Философии природы и Философии духа как ядра системы в последние десятилетия был дополнен пропагандой «эволюционно-исторического метода», который акцентирует внимание на необходимости анализа хронологических и тематических фрагментов в качестве единственной – по существу, бесконечной – задачи «научного гегелеведения». Открывающаяся в этом случае возможность представлять противоречия в системных построениях философа как следствие эволюции его взглядов избавляет историка философии от потребности в анализе синхронных связей между элементами системы, а значит, проблема строения системы Гегеля, которая активно обсуждалась в 30-е – 40-е гг. XIX в., при использовании подобного подхода просто не возникает.

Таким образом, учитывая предложенный в «Словаре» подход к осмыслению проблем систематического строения гегелевской системы философии, приходится констатировать, что в сегодняшней ситуации трудно было бы ожидать возникновение стремления к критическому усвоению содержания труда А.Д. Власова не только у «широкого читателя», но и у «профессионалов», уже вовлечённых в «научное гегелеведение». К сожалению, последнее всё больше походит на некую «индустрию» по производству «достоверной информации» о гегелевской философии, исключающую, однако, постановку вопроса о её существе, о той «синхронной целостности», вокруг которой в поле историко-философской мысли эта информация могла бы располагаться.

Предложенное А.Д. Власовым понимание системных поисков Гегеля – лишь одна составляющая той оригинальной конструкции, которая до сих пор остаётся за пределами внимания отечественных исследователей философии Гегеля. Ещё более оригинальным – а потому и трудным для восприятия – элементом этой конструкции оказывается предложенная им интерпретация «Феноменологии духа». Правда, А.Д. Власов разделяет чрезвычайно распространённое мнение, будто композиция «Феноменологии» несовершенна, изложение в ней перегружено частностями, а слог книги не всегда идеальным образом соответствует содержанию мысли. Можно ли его судить за это, если учесть, что мнение это восходит к самому Гегелю, который, кажется, излишне самокритично признавал недостатки своего первого крупного творения (например, в известном письме Шеллингу от 1 мая 1807 года ^{[3, с. 270-271]}. На фоне «Феноменологии духа» только «Наука логики» характеризуется А.Д. Власовым как единственное совершенное и законченное произведение мыслителя: «В то время как «Феноменология духа» – первое крупное философское произведение Гегеля – носит следы незавершённости и недостаточной продуманности плана книги в целом, «Наука логики» является, пожалуй, единственным до конца продуманным как в целом, так и в отдельных частях произведением Гегеля. Возможно, только к этому труду применим эпитет «завершённость»» ^{[2, с. 8]}. И всё же именно «Феноменология духа», «великая и загадочная», несмотря на свои недостатки – мнимые или, как минимум, в силу своей крайней сложности преувеличенные, – оказалась той областью гегелевского творчества, в которой А.Д. Власову особенно везло на находки. Обратим внимание лишь на один выразительный пример подобных находок.

В одной из приведённых выше цитат был намеренно опущен фрагмент, восстановим теперь этот пробел и попытаемся понять смысл высказывания А.Д. Власова: Гегель «не давал определений вводимых по ходу изложения новых терминов. Эти термины как бы появлялись естественным образом и часто несколько ранее тех разделов, которые были целиком посвящены рассмотрению соответствующих понятий (выделено мной, – В.К.)» ^{[1, с. 19]}. Что значит «ранее», о чём говорит здесь наш автор? А.Д. Власов – один из немногих читателей «Феноменологии духа», внимательный взгляд которого открывает в гегелевском тексте «два слоя» – текст «нашего сознания», то есть сознания автора и читателя, и текст «самого сознания», или сознания как предмета рассмотрения. Опыт «самого сознания», более «трудный» и многословный, занимает в «Феноменологии» основную часть повествования, но, как правило, этим обширным фрагментам предшествуют краткие, эскизные наброски предстоящего пути, предлагаемые «нашим сознанием». Последнее, имея возможность видеть путь «самого сознания» и не повторять его ошибок, проходит те же самые ступени структурного усложнения «раньше», чем «само сознание», а «разделы», которые «целиком посвящены рассмотрению соответствующих понятий», или фрагменты, описывающие опыт «самого сознания», следуют за ними.

В соответствии с этим в приложении к первому тому, воспроизводящем в краткой форме основное содержание «Феноменологии духа», А.Д. Власов пишет: «При рассмотрении содержания этого произведения нужно всегда помнить о двух принципиально различных видах сознания. Первое сознание – это предмет феноменологии духа или то сознание, о котором, собственно, идёт речь. Второе сознание – это субъект феноменологии духа, абсолютный дух или то сознание, которое ведёт речь. Оба сознания возникают естественным образом и есть продукты развития. Но возникновение и развитие первого сознания описывается в феноменологии духа как предмете последнего, а второе сознание, или субъект, есть конечный результат этого развития и, вместе с тем, как субъект, делает возможным эту науку как таковую. Соответственно двум видам сознания в феноменологии духа различаются два вида истины – истина для первого вида сознания или для естественного сознания и истина для субъекта феноменологии духа или абсолютного духа. Последний вид истин Гегель обозначал словами «для нас или в себе»» ^{[1, с. 473]}. Последнее выражение принципиально важно для понимания «Феноменологии духа», однако, к сожалению, многие из тех, кто решается писать о «Феноменологии», не отдают себе ясного отчёта в том, какую роль оно играет в организации повествовательного пространства гегелевского труда. Собственно, и в крайне обильной зарубежной гегелеведческой литературе понимание отмеченных особенностей изложения «Феноменологии духа» встречается не часто, хотя, например, В. Маркс ещё несколько десятилетий назад оставил достаточно точные разъяснения на эту тему ^{[4, 5]}, в отечественной же литературе адекватное описание взаимодействия «наблюдающего сознания» и «сознания как предмета рассмотрения» и вовсе остаётся крайне редким. Напротив, А.Д. Власов последовательно проводит различение двух указанных «видов сознания» в пространстве всей книги (напр., статьи «Знание как предмет», «История», «Самосознание»), в связи с чем она, представляя собой по форме лишь совокупность отдельных статей, обретает действительное единство.

Воссоздание в «Феноменологии духа» всей последовательности образов сознания (замкнутых на себя, относительно самостоятельных «точек зрения» на предмет) позволяет конкретно описать процесс становления наиболее сложных типов предметности (жизнь, самосознание, разум, дух), приближая их постепенно к уровню структурной сложности порождающего их действительного духа – «нашего сознания». Этот процесс можно уподобить тому, как плоская поверхность земли, которая открывается с какой-либо точки зрения, через дополнение картинами, воспроизводимыми с других точек зрения, делает доступным созерцание сферичности Земли: всё более заметными становятся искажения реальности, неизбежные на географической карте, а также неизбежность перехода к глобусу как принципиально более точной модели земной поверхности. Множественность образов сознания, упорядоченная в «Феноменологии духа» по «параллелям» структурной сложности и «меридианам», определяющим связь образов сознания с «нашим сознанием» или «самим сознанием», позволяет воспроизвести и постичь сложность, содержательное богатство, конкретность духа как последней предметности спекулятивной философии. Соответственно, «Логика» в «Системе науки» осуществит понятийную экспликацию этой предметности, – а тем самым найдёт своё завершение и «система философии» Гегеля. Читателю остаётся лишь расслышать «голоса» того «универсального диалога сознаний», который, выплеснувшись в пространство белого листа, обрёл форму «Феноменологии духа» и сделал неизбежной их гармонию в упорядоченном и технически безупречном организме «Науки логики».