Пять лет «красной дипломатии». Советская Россия на международной конференции в Генуе

Выход России из капиталистического мира в октябре 1917 г., усилия, потраченные на её возврат в лоно союзных держав в годы Гражданской войны, не прошли бесследно для Европы, покончившей с мировой войной. Но окончание войны не сняло, а наоборот усилило конкуренцию за рынки между европейскими странами (Англией и Францией),  и с превратившимися в мощную индустриальную державу Соединёнными Штатами Америки. Для преодоления царившей в Европе послевоенной разрухи (безработицей, долгами) возникла настоятельная необходимость возвратить крепнущую Советскую Россию в мировое рыночное пространство. Особенно активно идея привлечения России к участию в оздоровлении мирового хозяйства обсуждалась уже с конца 1921 г. в Англии, первой из держав подписавшей торговый договор с РСФСР. Советская республика, заинтересованная в развитии экономического сотрудничества» с другими державами, пошла навстречу этим пожеланиям и 26 октября 1921 г. обратилась с нотой к правительствам Великобритании, Франции, Италии, Японии и США. В ней было выражено согласие признать на определённых условиях дореволюционные долги российских правительств, аннулированные декретом ВЦИК РСФСР от 21 января 1918 г.  Для рассмотрения взаимных претензий и выработки окончательного мирного договора было предложено созвать международную конференцию ^{[1, c. 249]}.

Приглашение в Геную. Участие Советской России в Генуэзской конференции стало первым для советской дипломатии крупным выступлением международного характера. Созыв её был назначен постановлением сессии Верховного совета  Антанты в Каннах 6 января 1922 г. К участию приглашались все европейские державы, включая Россию, поскольку конференция должна была стать  «неотложным и необходимым шагом на пути к экономическому восстановлению Центральной и Восточной Европы». Для более быстрого «претворения в действия» её решений личное участие в ней предлагалось принять премьер-министрам каждой нации.  Планировалась, что конференция будет носить сугубо экономический и финансовый характер, но участие в ней России придало ей черты события, имевшего широкое  политическое звучание,  вышедшее за пределы Европы.

Перед собранием в Генуе ставилась благородная цель:   возобновить международные торговые сношения в Европе, вовлечь ресурсы всех стран на службу развития производительных сил – ради «увеличения числа занятых производительным трудом лиц» и «облегчения страданий, испытываемых европейскими народами». Для «восстановления жизнеспособности парализованной европейской системы», надо было решить вопрос о «предоставлении значительных кредитов наиболее слабым государствам». Всё это повысило бы «благосостояние народов». Конференция покажет, о благосостоянии каких народов пеклись  её организаторы.

         Каннские условия. Союзные державы выставили «шесть основных условий», необходимых для плодотворной работы конференции. Суть их можно свести к главному – выработке гарантий для ведущих держав, которые будут предоставлять средства (кредиты) «нежизнеспособным» нациям (странам). Этим нациям «державы» обещали не присваивать себе «права диктовать другим принципы, на основе которых те должны организовать строй собственности, свою внутреннюю и экономическую жизнь и свой образ правления». Каждая страна могла избрать для себя ту систему, которую она предпочитает (условие 1). Но это было, пожалуй, единственное благо, на которое могли рассчитывать получатели кредитов. Ибо второе условие содержало весьма суровые требования, выполнение которых предоставило бы иностранцам, доставляющим стране денежные средства, уверенность, что их «имущества и права будут пользоваться неприкосновенностью», и что «за ними будет обеспечена прибыль от их предприятий».

         Для обеспечения «чувства безопасности» кредиторов правительствам наций, которые желали бы получить иностранные кредиты, предлагалось взять на себя ряд «добровольных обязательств»: а) признать все публичные долги и обязательства, которые были или будут заключены или гарантированы государством, муниципалитетами или другими общественными учреждениями; б) признать за собой обязательство вернуть, восстановить или, в случае невозможности этого, возместить все потери или убытки, причинённые иностранным интересам конфискацией или секвестром имущества; в) восстановить систему законов и судопроизводства, беспристрастно охраняющую и обеспечивающую выполнение коммерческих и других сделок. Все нации обязывались также принять на себя обязательство воздерживаться от всякой пропаганды, направленной к ниспровержению порядка и политической системы, установленных в других странах, и от каких бы то ни было враждебных действий против своих соседей ^{[1, c. 278]}.

Большинство положений Каннской резолюции касались, как видим, исполнения необходимых для ведущих стран Антанты финансово-экономических обязательств «нежизнеспособных» наций. От России, отнесённой к разряду таких стран, требовали признать все долги и обязательства предыдущих правительств; вернуть иностранным инвесторам национализированную собственность и дать гарантии в отношении иностранного капитала, предоставив ему широкие льготы. Только приняв все «вышеуказанные условия», российское правительство могло рассчитывать на официальное признание отдельных союзных держав, необходимое  ему для улучшения условий русской торговли ^{[2, c. 58–59]}.

Была предложена насыщенная программа конференции, которая предполагала выработку мер проведения в жизнь принципов, разработанных в каннской резолюции. Кроме массы финансовых вопросов, включая организацию публичного и частного кредита, льготы, гарантии для торговли, импортной и экспортной, программа включала обязательную разработку опекаемыми странами Консульского устава. Он должен был обеспечить свободный доступ в эти страны иностранцев, создать для них благоприятные условия в плане соблюдения их прав, ведения деловых операций и пр.  «Европейский мир» должен был встать на прочные основы, «восстановить доверие», но при этом, «не нарушив уже существующие договоры» ^{[3, c. 67]}. Подразумевался, естественно, Версальский договор 1919 г., создававший приоритеты странам победительницам. 

Советская делегация едет в Геную. Правительство РСФСР рассматривало Генуэзскую конференцию как первую большую арену для советской дипломатии, с которой она могла представить миру свою презентацию. Приглашение, официально посланное 10 января 1922 г. от имени итальянского правительства, было принято. Желательно было прислать «представителей, уполномоченных на принятие решения», более того, организаторы надеялись на «личное участие» в этой конференции В. И. Ленина, что «значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом становлении Европы» [2. c. 59].енина, что. о оговорено личное участие в этой конференции В.

  27 января Чрезвычайная Сессия ВЦИК определила состав делегации во главе с В. И. Лениным – председателем, заместителем его Г. В. Чичериным – «со всеми правами председателя на тот случай, если обстоятельства исключат возможность поездки тов. Ленина на конференцию». В состав официальной делегации вошли: Народный комиссар внешней торговли Леонид Борисович Красин, председатель Российской делегации в Англии, член ВЦИК;  Максим Максимович Литвинов, заместитель Народного комиссара по иностранным делам; дипломаты – член ВЦИК Адольф Абрамович Иоффе и Вацлав Вацлович Воровский; председатель СНК и Народный комиссар по иностранным делам Украины, член Президиума ВЦИК Христиан Георгиевич Раковский; Председатель СНК Азербайджанской республики Нариман Нариманов; представители: от Грузии – Поликарп Гургенович Мдивани, от Армении – Александр Артемьевич Бекзадьян, от Бухары – Назиров Файзула Ходжаев, министр иностранных дел Дальневосточной республики Яков Давыдович Янсон, деятели профсоюзов А. Г. Шляпников, Т. В. Сапронов и Я. Э. Рудзутак. В качестве экспертов были привлечены юристы: А. В. Сабанин из НКИД и «сменовеховец» Ю. В. Ключников ^{[4, с. 8]}. Секретарём советской делегации назначен Б. Е. Штейн ^[5].

Состав делегации подчёркивал уже наметившееся в 1922 г. создание Союза Советских Социалистических Республик с объединением в руках последнего ряда важнейших функций, а именно внешних сношений, военного дела, финансов, путей сообщения и др. Это был важнейший шаг вперёд по пути консолидации государства и дальнейшего усиления его международно-политического значения.

В. И. Ленин не смог поехать в Италию, но он дал необходимые инструкции своему заместителю Г. В. Чичерину о тактике ведения своеобразного «боя», который предстоял советской делегации. Ещё в преддверии открытия конференции, он, зная о негативной позиции Франции, бывшей категорическим противником приглашения советской делегации, в одном из своих писем в Политбюро в марте 1922 г. развернул программу выступлений в печати: «Именно теперь, когда грозит сильно возрасти вероятность срыва французами Генуи, надо сделать из наших статей боевое выступление, т. е. и вполне отчётливый план восстановления России не на капиталистической базе, и бичующее обвинение европейских государств в полной беспомощности, растерянности и безголовости» ^[6].

Говоря о позиции значительной части европейской буржуазии навязать советской республике кабальные условия соглашения, и тем взять реванш за проигранную интервенцию, он писал: «По вопросу о Генуэзской конференции нужно строго отличать суть дела от тех газетных уток, которые буржуазия пускает; ей они кажутся страшными бомбами, но нас они не пугают, так как мы их много видели и они не всегда заслуживают, чтобы на них отвечать даже улыбкой. Всякие попытки навязать нам условия как побеждённым, есть пустой вздор, на который не стоит отвечать. Мы, как купцы, завязываем отношения и знаем, что ты должен нам и что мы тебе, и какая может быть твоя законная и даже повышенная прибыль» ^{[6, c. 449]}. 

Применительно к современной ситуации, в которую в очередной раз попала Россия в своих отношениях с капиталистическим Западом, нельзя не заметить актуальности ленинских слов. «Мы  видели угрозы пушками со стороны союзных держав, в руках которых находился почти весь мир. Угроз этих мы не испугались». «Не диктовать, а договариваться» – вот единственный возможный тон разговора с советским государством» ^{[1, c. 264]}. Таким было напутствие главы советской делегации в Генуе. Особенно современно звучит высказывание большевистского вождя насчёт «газетных уток» и других «страшилок» из-за рубежа в отношении России.

 Позиции держав по «русскому вопросу». Необходимо иметь в виду,  что за прошедшие после Версальского мира три года отношения между бывшими союзниками по Антанте, Францией и Англией, деливших богатый «пирог» своей победы в войне, оставались напряжёнными. Более того, франко-английская конкуренция стала превращаться в подлинное соперничество. Яблоком раздора оставалась униженная договором Германия, по отношению к которой обе державы-победительницы стали вести себя не как один фронт, а как настоящие противники. Любое желание Франции принудить Германию исполнять решения Версальского договора наталкивалось на противодействие со стороны Англии. Советский аналитик Карл Радек видел причину этого в экономических последствиях войны. Для английской торговли и промышленности они были «убийственными».  «Уничтожение покупательной силы» Германии (да и России тоже) означало для Англии усиление экономического спада и безработицы.  Франция же, «менее зависимая от международной торговли, эти последствия переносила более легко». Особую опасность для Англии представляли французские претензии на экономическую и политическую гегемонию на всём европейском континенте. Прямую угрозу представляли планы французских «империалистов» отделить от Германии Прирейнскую область. Экономический распад Германии возбуждал аппетиты Франции  на  возможность захвата Рурского бассейна. Объединение немецкого угля с французской рудой могло создать основу для доминирования Франции в Европе ^[7]. К тому же Франция в это время активно строила свой подводный флот, в то время как Англия, согласившись на  сокращение общего тоннажа своих линкоров на Вашингтонской конференции 1921 – 1922 гг., по сути, отказалась от своего владычества на море.

В этих условиях Англия, которая всегда увлекалась традиционной политической игрой в поддержание  баланса сил и равновесия на континенте, начала стремиться к усилению России как континентальной силы, враждебной Франции. Поэтому она не возражала против создания в России своеобразной базы не только для экономического, но и для политического и военного возрождения Германии. Такая ситуация подталкивала Англию на признание советского правительства и заключение мира с Россией. Не случайно, что именно Англия первой из держав пошла на заключение торгового договора с РСФСР и её признание де-факто. Как писал в 1921 г. Карл Радек, «труп советской республики предназначался в качестве приданого для брака по расчёту между Германией и Антантой» ^[8].

Другим важным стимулом для возможного удовлетворительного решения «русского вопроса» являлась взятая на вооружение советским правительством новая экономическая политика. Английские лидеры необоснованно увидели в ней перспективу отказа советского правительства от всякого социалистического строительства. Выступая в августе 1921 г. в парламенте в поддержку англо-русского торгового соглашения, лидер Великобритании Ллойд-Джордж указывал на то, что революции рождаются от нужды и нищеты масс. Помочь Советской России выбраться из её плачевного экономического положения  означало бы окончить период революционных потрясений и открыть период перехода советского правительства на рельсы капиталистического развития. Английский торговый капитал должен был ускорить возвращение России  к «нормальному капиталистическому хозяйству». И в Генуе в ходе конференции такая позиция английского премьера играла свою роль.

Ярым противником самой идеи приглашения на конференцию представителей советского правительства оставались США, правящие круги которых сохраняли враждебное отношение к Советской России, намеревались продолжить её экономическую изоляцию путём блокады и политического непризнания. Они вели кампанию против страны, отказавшейся признать российские долги и тем подавшей другим государствам «соблазнительный пример». К тому же существовали опасения возрождения России как крупного конкурента США, особенно на нефтяном и сырьевом рынках ^{[1, c. 257]}. Отказавшись участвовать в конференции, правительство США поручило своему послу в Италии Чайлду присутствовать в Генуе в качестве наблюдателя и держать под бдительным присмотром её ход.

         Демонстрируем «возвышенный идеализм». Конференция открылась в чрезвычайно торжественной обстановке во дворце Сан-Джиорджио 10 апреля 1922 г. в присутствии многочисленных делегаций от 34 стран, включая доминионы Англии. Огромный интерес к конференции проявили финансово-промышленные деятели капиталистических стран мира. В качестве делегатов, экспертов, наблюдателей в Геную съехались руководители и члены  директоратов многих крупных французских, американских, английских, голландских и других банков и концернов.

На первом пленарном заседании Чичерин огласил декларацию от имени российской делегации. Поблагодарив первых ораторов (Италии, Великобритании, Франции) за то, что они призвали рассматривать все страны как равные, где нет победителей и побежденных, он заявил, что российская делегация приехала ради мира и всеобщего восстановления хозяйства Европы, разрушенного «долголетней войной и послевоенной политикой». Главное в этом деле – экономическое сотрудничество  между государствами, представляющими две системы собственности.

Уже в первом своём выступлении Чичерин заявил о намерении России начать вступление «в деловые отношения с правительствами и торгово-промышленными кругами всех стран на основе взаимности, равноправия и полного безоговорочного признания». Лейтмотивом речи стал тезис, что именно официальное признание Советской России могло бы  способствовать решению целого ряда важнейших проблем политического и экономического свойства, в которых серьёзнейшим образом заинтересован весь мир.

«Экономическое восстановление России как самой крупной страны в Европе, «обладающей неисчислимыми запасами природных богатств, является непременным условием всеобщего экономического восстановления». «Идя навстречу потребности мирового хозяйства и развития его производительных сил, российское правительство сознательно и добровольно готово открыть свои границы для международных транзитных путей, предоставив под обработку миллионы плодороднейшей земли, богатейшие лесные, каменноугольные и рудные концессии, особенно в Сибири, а также ряд других концессий на всей территории РСФСР. Оно намечает такое хозяйственное сотрудничество западной промышленности с сельским хозяйством и промышленностью России и Сибири, которое расширяет базу европейской промышленности в отношении сырья, хлеба и топлива в размерах, далеко превосходящих таковые в довоенное время».

Капиталы, которые обеспечили бы такое дело, равнялись лишь небольшой части ежегодных расходов на армию и флот стран Европы и Америки. Он предупредил также о невозможности исполнить этот проект в  том случае, «если экономически более сильные нации, вместо того, чтобы создать необходимые условия для экономического возрождения России и облегчить её путь к будущему, придавят её бременем непосильных требований, оставшихся от ненавистного ей прошлого» ^{[4, с. 7–9]}.

Детально весь проект был представлен далее участникам конференции в виде плана совместных действий стран в области экономического регулирования, предложенного советским правительством. При условии его принятия страны могли бы на десятилетия освободиться от возможных потрясений и кризисов. В него входили постепенная интернационализация мировых железнодорожных, речных и морских путей, создание международных технических комиссий, которые будут предлагать народам содействие для урегулирования сообщений по международным рекам, для пользования международными гаванями, для технического улучшения мировых путей сообщения. «Неисчислимые богатства» центральной Сибири  Россия могла  открыть этим путём для всеобщего использования. Следствием его исполнения явилось бы  «повышение благосостояния всех народов», «оздоровление финансового положения большинства стран Европы и стабилизация курса».

Предлагалось ещё «перераспределение существующих золотых запасов всех стран в довоенной пропорции в форме долгосрочных ссуд без нанесения  фактического ущерба тем странам, которые в настоящее время являются  обладателями этого золота. Требовалось также планомерное распределение продуктов производства и торговой деятельности, топлива (нефти, угля и т.п.). Россия готова была поддержать все такие начинания, «ведущие к улучшению мирового хозяйства» ^{[2, c. 195]}.

Чичерин отметил также, что Россия уже пошла навстречу содержащимся в каннской резолюции пожеланиям в отношении, касающемся юридических гарантий, необходимых для экономического сотрудничества с Советской Россией стран, базирующихся на частной собственности. Он дал развёрнутую характеристику «новейших мероприятий» в области внутреннего законодательства России, входящих в состав нэпа. Делегация представила конференции и подробную докладную записку о новом правопорядке в России, в частности, о новых Гражданском и Уголовном кодексах РСФСР.

Российская делегация собиралась предложить также «всеобщее сокращение вооружений и поддержать всякие предложения, имеющие целью облегчить бремя милитаризма. Сюда входили сокращения армий всех государств и дополнения правил войны полным запрещением её наиболее варварских форм, как ядовитых газов, воздушной вооружённой борьбы и др., в особенности же, применения средств разрушения, направленных против мирного населения». Россия, заявил советский нарком, готова и сама сокращать вооружения, при условии «полной и безоговорочной взаимности» и создания гарантий от каких-либо нападений и вмешательства в её внутренние дела.

В заключение Россия предложила провести всемирный конгресс для установления всеобщего мира, с полным равенством всех народов на нём, с признанием за всеми ими права распоряжаться своей собственной судьбой. Она заявила устами своего наркома о желании принять участие в пересмотре  устава Лиги наций, с целью превращения её в настоящий союз народов без господства одних над другими, с уничтожением существующего  ныне деления на победителей и побежденных.

Предложения о всеобщем разоружении, мирном сосуществовании и полном равноправии и суверенитете всех государств вызвали бурную реакцию аудитории. «Все говорили хорошие слова, – докладывал позднее III сессии ВЦИК Я. Э. Рудзутак, – но стоило лишь Чичерину заявить, что для того, чтобы сократить расходы, для того, чтобы действительно восстановить хозяйство, действительно добиться восстановления мира, нужно перейти к разоружению, сейчас же всё миролюбие было забыто» ^[9].

     Страстная речь советского представителя, которую он произнёс дважды, сначала на французском, а затем и на английском языке, вызвавшая бурные аплодисменты слушателей, однако, не впечатлила лидеров конференции, имевших в отношении России совсем другие планы. Не были приняты во внимание и попытки главы советской делегации сделать определённые намёки на то, что в случае непризнания России она попробует и дальше собственными силами выводить страну из разрухи, в которую её ввергли войны и революции. Главными доводами его были, во-первых, констатация происходящих в стране перемен, и в частности, начавшаяся консолидация Российского государства. Кроме всего прочего, выступление советского наркома ярко продемонстрировало присущий социалистической идеологии «возвышенный идеализм», ставший её знаменем. Мессианский идеал справедливости как более фундаментальный закон мироустройства оправдывал не только свержение существующего в капиталистическом мире закона как порядка,  но и мирное сосуществование различных общественных систем ^[10].

    В результате победы в Гражданской войне, писал Карл Радек, оценивая достигнутые советской республикой успехи, советская власть широко раздвинула пределы своего влияния и вернула себе, опираясь на широкие слои трудящегося населения, одну за другой насильно отторгнутые у неё мировой войной и интервенцией области и районы. К 1922 г. из разбитых и разрозненных кусков России было воссоздано новое единое государство. Более того, в ней началось постепенное восстановление разрушенного войной и интервенцией народного хозяйства. Оно шло без всякой помощи извне, опираясь на собственные силы и средства, и это обстоятельство начинало приобретать важное международно-политическое значение. После неудачи военной интервенции не сбывались и планы Антанты на успехи интервенции экономической, рушились надежды на то, что Россия собственными силами не способна выйти из тупика послевоенного хозяйственного кризиса. «Эта их уверенность основывалась на убеждении в полной зависимости России от европейского капитала, а теперь она самостоятельно преодолевала хозяйственную разруху, сама выбиралась из тупика, становясь менее зависимой от внешнего мира» ^[7].     

Обсуждаем предложения лондонских экспертов.  Во второй день конференции, 11 апреля, началась работа четырех комиссий: политической, экономической, финансовой и транспортной. Представители российской делегации, вопреки действиям французов, были избраны во все комиссии. «Фактически, – говорил в своём докладе Я. Э. Рудзутак,  – все присутствующие там, и журналисты, и все расценивали это как фактическое признание России великой державой, которая принимает участие в работах наравне с остальными великими державами» ^{[9, с. 85]}. В политической комиссии советской делегации и был вручен доклад, разработанный экспертами в Лондоне, содержавший предложения для обсуждения объявленных в программе конференции вопросов. Российское правительство должно было выполнить ряд экономических мер, главной из которых стала уплата долгов.

Проблема долгов. Русское Советское правительство обязывалось «признать все долги и государственные обязательства, сделанные или гарантированные русским императорским правительством, или русским временным правительством, или им самим – по отношению к иностранным государствам».  Что это были за долги?

В дореволюционной России крупнейшим инвестором была Франция, чьи вложения составляли 80 % всех иностранных инвестиций, и принадлежали главным образом малому частному капиталу, приобретавшему ценные бумаги царского правительства. В целом иностранные капиталовложения в русскую промышленность достигали почти 3-х млрд. зол. руб. Во время войны главным мировым кредитором были США, которые «загнали в долги» даже Британскую империю. В общей сложности американцы профинансировали страны Антанты (исключая Россию) на 10,5 млрд. дол. (это более 200 млрд. дол. в нынешних ценах). США и Англия щедро субсидировали и российское вооружение: лишь государственные и частные долги одной Антанте составляли 5695 млн. зол. руб. ^[11].  Наконец, революционное правительство России провело национализацию предприятий, принадлежавших иностранным капиталистам. В общей сложности довоенные инвестиции, кредиты, взятые на закупку вооружений во время войны у западных держав, а также стоимость национализированного имущества иностранных граждан  составляли около 14 млрд. зол. руб. Таким был объём претензий, выставленных России Францией, Англией и США в Генуе. Сумма обязательств  была огромной, превышая весь ВВП страны. Но только при условии оплаты этого счёта союзные державы соглашались на сотрудничество с новой российской властью.

 В ответ на требования Антанты советское правительство  представило ей свой счёт в 50 млрд. франков в качестве компенсации ущерба, нанесённого России западными державами во время интервенции. В числе финансовых претензий, предъявленных советской делегацией странам Антанты, содержалось требование о выдаче золота, отправленного царским правительством в Англию по финансовым соглашениям 1915 и 1916 гг., а также золота, отправленного в Швецию Временным правительством ^[12]. Нельзя забывать и о суммах, выплаченных Советской Россией Германии по «грабительскому» Брест-Литовскому договору. Выплаты эти должны были составить 6 млрд. зол. руб. в виде контрибуции (250 т золотом, на 1 млрд. товарами и 2,3 млрд. кредитными билетами займа, обеспеченного государственными доходами России от концессий, предоставленных немецким фирмам). Кроме русского государственного долга в эту сумму входили затраты на содержание пленных, а также ущерб, причинённый Россией «гражданским лицам и отчуждённым предприятиям» ^{[13, с. 640]}.

К моменту подписания 11 ноября 1918 г. Компьенского перемирия немцы успели получить от Советской России, исправно выполнявшей договорное обязательство, 93 т. золота (на сумму  в 124 835 549 золотых рублей) ^[14]. Это золото, согласно договору, было передано союзным державам «на хранение». Они получили два взноса в размере около ½ млрд. марок, частично золотом, частично рублями. В. И. Ленин считал, что этим золотом страна заплатила немецким империалистам за Брестский мир, а теперь «страны Согласия отнимают его у них»: «разбойник победитель отнимает у разбойника побеждённого» ^[15].

Но все контрпретензии советского правительства не были приняты противной стороной. Антанта намеревалась путём экономических мер добиться того, чего ей не удалось достичь путём вооружённой интервенции, т. е. восстановления своих позиций в русском народном хозяйстве и перерождения советской власти. Присланные США в Геную неофициальные представители пытались предотвратить сепаратное соглашение любой европейской державы с Россией, сохранить её изоляцию от мира. Америка, по выражению Я. Э. Рудзутака, «присутствовала в Генуе как сторожевой пёс, который следит за тем, чтобы никто не утащил ту кость, которую грызть она считала своим правом». «Вашингтонский обком» действовал уже тогда, и, по свидетельству посла США в Италии Чайлда, «представители великих европейских держав постоянно приходили… для дискуссии и за предложениями» в отель, где находились американские наблюдатели ^{[1, с. 278]}.

    Попытка компромисса. Дальнейшие события разворачивались на конференции следующим образом. Потребовав перерыв на два дня для обдумывания предложений, советская делегация вела активное общение с журналистами, членами политической комиссии, разъясняя свое несогласие  с требованиями. 14 апреля на виллу Альбертис, где располагалась делегация Великобритании, «для неофициальной беседы» были приглашены представители советской делегации Чичерин, Красин и Литвинов. Глава советской делегации заявил об абсолютной неприемлемости проекта экспертов, оценив грабительский характер требований как покушающихся на суверенную власть России. Тогда Ллойд Джордж предложил некий компромиссный вариант: претензии частных лиц к России не противопоставлять государственным контрпретензиям, и за советские контрпретензии списать военные долги. Он был готов также согласиться на сдачу промышленных предприятий прежним владельцам в долгосрочную аренду вместо реституции. Но возможность некоторого сокращения военного долга никоим образом не касалась всех других требований, в том числе долгов и финансовых обязательств в отношении граждан других национальностей и прав этих граждан на восстановление их в правах собственности или на вознаграждение за понесённые ущерб и убытки. Идя навстречу западным державам, Советская Россия выражала согласие покрыть некоторые долги в том случае, если они предоставят ей долгосрочные кредиты под умеренные проценты, которые будут засчитываться в качестве покрытия довоенных долгов. Единственное, на чём стояло твёрдо советское правительство, это отказ от возмещения ущерба от проведённой в стране «социализации».

Отказ Чичерина соглашаться на предложение до полного его анализа и обсуждения вызвал раздражение у собеседников, которые пригрозили «распадом» конференции, однако прессе сообщили о продолжении «дискуссии». Но 16 апреля 1922 г. грянул гром среди ясного неба. В местечке Рапалло в предместье Генуи, где размещалась советская делегация, был подписан сепаратный советско-германский договор, который провозглашал полное восстановление дипломатических отношений между двумя странами и означал признание Германией Советской России де-юре.

О международном консорциуме как панацее выхода из кризиса. Торговые отношения между Германией и РСФСР развивались весьма интенсивно уже в течение целого года. В Москве и Берлине действовали торговые представительства, получившие статус дипломатических представительств. Советское представительство уже было признано  единственным законным представительством России в Германии, что в целом означало фактическое признание Советской России. Но до полного признания оставался ещё один шаг, и он был сделан в Рапалло. Необходимость восстановления полнокровных дипломатических отношений с Россией становилась ясной для германского МИДа ещё до Рапалло. Нерешённым оставался лишь главный вопрос: будет ли Германия участвовать в восстановлении России на основе сепаратного договора или она примкнёт к западным державам, активно обсуждавшим идею создания международного консорциума для возрождения России. Эта идея, которую в Англии поддерживал Ллойд Джордж, находила своих сторонников и в Германии. В 1920 г. планы такого консорциума активно обсуждали крупные германские промышленники, главы Всеобщей компании электричества Феликс Дейтч и Вальтер Ратенау, в январе 1922 г. вставший во главе министерства иностранных дел, «король тяжелой индустрии» Германии  Гуго Стиннес и др. ^[16].

Правда, Советская Россия в этих планах не рассматривалась как равноправный партнер, она должна была стать объектом международных действий западных стран и средством экономического оздоровления самой Германии. «Германский капитал, германские экономические ценности и германский труд» на ниве «восстановления» России должны были, согласно этому плану, заноситься в актив германского счёта по репарационным платежам. Эту идею Ратенау отстаивал и позже, когда, выступая перед Высшим советом союзников в Каннах 12 января 1922 г., говорил: Россия – чисто аграрная страна, не нуждающаяся в собственной индустрии, она должна получать промышленные товары из Германии.

Идея консорциума на конференции в Генуе была одной из главных, подлежавших обсуждению проблем. Были сформулированы и конкретные предложения того, во что могла вылиться помощь России со стороны ведущих держав. Эти предложения были изложены в меморандуме от 2 мая после целого ряда общих, ни к чему не обязывающих слов о добрых чувствах «народов Западной Европы» к России и об их желании помочь ей в восстановлении своего хозяйства. Конкретно в них указывалось на следующую перспективу: 1. Главные государства Европы создают международный консорциум с основным капиталом в 20 млн. фунтов стерлингов  для финансирования предприятий, имеющих целью восстановление и развитие жизни Европы и стран, испытывающих затруднения в вопросе о самостоятельном нахождении необходимых средств. Сумма этого капитала могла быть увеличена, как только обнаружатся первые результаты деятельности консорциума.  Кроме того, некоторые государства могли дать немедленно крупные авансы тем из своих подданных,  которые займутся торговлей с Россией или с этой целью будут иметь пребывание в этой стране. К этим специальным льготам могли быть прибавлены ещё частные кредиты, каковые национальные банки обещали открыть тем отраслям промышленности, которые развернут успешную деятельность своих предприятий в России.

2. Великобритания обещала применить к России британский закон о содействии торговле (Trade Facilities Act.), который давал гарантии капиталу и процентам предприятий как колониальных, так и местных, служащих делу возрождения экономической жизни Европы. Если советское правительство склонно поощрять частное предпринимательство, закон этот мог быть применим и к России. При таких условиях английское правительство могло увеличить размер сумм, предоставляемых в распоряжение экспортёров. Помимо льгот, вытекающих из этого закона, в Великобритании существовала ещё целая система кредитования, имеющая целью облегчить вывоз английских товаров. Согласно проекту, британское правительство могло дать гарантию до 26 млн. ф. ст. на экспортный товар, из коих до настоящего времени было использовано только 11 млн. Оно уже было склонно попросить у парламента продление срока вышеуказанного закона.

3. Франция, озабоченная восстановлением разрушенной войной части своей территории и потому лишённая возможности оказать делу восстановления России своё прямое финансовое содействие, тем не менее, принципиально соглашалась принять участие в международном консорциуме на равных началах с Англией. Она обещала предложить помощь России семенами всякого рода, о чём с советским правительством уже были заключены соответствующие сделки. Она предлагала тракторы, тысячи которых вместе с техниками, уже были готовы к отправке в Россию, а также подвижной состав (паровозы, товарные и пассажирские вагоны), создать для его обслуживания общество, ведающее арендой, содержанием и ремонтом. Франция могла развернуть в России миссии и технический персонал для открытия ветеринарных пунктов и станций растительной патологии и агрономической химии. Французские многочисленные заводчики, прежде «способствовавшие обогащению многих районов России», и себя, прежде всего, могли бы пустить в ход свои предприятия.

4. Италия,  подписав 20 % консорциума, бралась восстановить водный и железнодорожный транспорт, организовать сбыт русских продуктов, содействовать возрождению русского земледелия, и в сотрудничестве с Россией, путём предоставления ей своего опыта и своих земледельческих организаций, принять участие в обновлении её промышленного и земледельческого снаряжения.

5. Предложила свою поддержку и Япония, правительство которой в целях поощрения внешней торговли с Россией оказало кредит в 8 млн. иен  Русско-Японскому Торговому товариществу. Японское правительство задавалось и другими планами на тот случай, если, по его мнению, нужным окажется принять меры к упрощению торговых сношений между обоими государствами.

6. Бельгийское правительство вотировало специальный кредит в 250 млн. франков с целью облегчить экспорт. Большая часть этой суммы могла быть использована в интересах России. Оно считало необходимым предложить своему  парламенту законопроект о разрешении бельгийским финансистам принять участие в образовании международного консорциума и соглашалось подписать 20 % его капитала. «Если же изменения режима, существующего ныне в России,  будут носить такой характер, что  вернут доверие рабочим, инженерам и капиталистам, то можно быть уверенным, что частная инициатива найдет в Бельгии громадные суммы, необходимые для ремонта, постройки и мобилизации бельгийских заводов и копей в России. На это, по предварительному расчету, потребуется до 1 млрд. франков». Бельгийцы считали, что важным фактором  восстановления России являлось время, но важно было положить начало. Как скоро дан будет первый импульс и первые пионеры, основавшиеся в России, дадут знать о своих успехах, как скоро они сами убедятся и смогут убедить своих соотечественников, что путь свободен и безопасен, за ними пойдут другие, и число их будет тем больше, чем дольше закрыт был путь» ^{[4, с.10–14]}.

Таким был план «спасения» России. Советское правительство расценивало с самого начала подобные планы консорциума как колонизационные планы Запада в отношении России. И поэтому категорически отклоняло своё в них участие. Оно стремилось к заключению сепаратного соглашения с Германией, аналогичного тому, что было заключено с Англией. Соглашение могло стать важным препятствием на пути «блокирования немцев с англичанами и французами» с целью создания «единого монопольного блока капиталистов всех крупных стран», которые могли бы эксплуатировать Россию, – настаивал в своём письме В. И. Ленину народный комиссар по иностранным делам  ^{[13, с. 347]}. Этого нельзя было допустить.

Зная о подобном отношении к идее консорциума в России из донесений своих дипломатов, глава Восточного отдела МИД Германии Мальцан держал его проект в резерве, а затем и вовсе отказался от него. Сыграла роль позиция официального представителя германского правительства в Москве Курта Виденфельда, который в своём донесении от 27.02.1922 г. писал: «Русский народ в своей основной массе» не готов к принятию международной помощи кредитами для восстановления разрушенных коммуникаций. Более того, «он охотнее согласится на то, чтобы ещё поголодать и прийти в ещё большее разорение, чем принять эту capitis deminutio» (умаление прав граждан – лат.) ^[17]. Негативная реакции Москвы вынудила Ратенау, 31 января 1922 г. занявшего пост министра иностранных дел, отложить этот проект, признав его «не единственно возможным», и заявить о том, что «у Германии не было планов играть против России роль капиталистического колониста». Мальцан в свою очередь, действуя через Радека, постарался убедить советское правительство в том, что план консорциума в Германии все более теряет под собой почву ^{[16, с. 56]}. Идея сепаратного договора с Россией в германском МИДе, в конечном счёте, одержала победу.

Итоги обсуждения идеи консорциума подвёл в своей статье «Пять лет красной дипломатии» Г. В. Чичерин. «Английская политика мирного внедрения приобрела полную ясность в Каннской резолюции о всемирном консорциуме с центром в Лондоне, имевшем целью восстановление России. Под именем восстановления подразумевалось, конечно, превращение России в объект эксплуатации. Каннская резолюция о консорциуме была лишь более ярким проявлением той же политики, которая в ежедневной борьбе велась, в особенности в Германии, при сношениях с нами. Рапалльский договор 1922 г. был результатом  продолжительной и сложной борьбы за право самостоятельного и сепаратного экономического сотрудничества между Россией и Германией вне рамок обязательного международного капиталистического фронта, представлявшего для России своего рода капкан» ^[18].

Итоги «пижамного» совещания. Рапалльский договор (16 апреля 1922 г.). Совещания англичан с русскими делегатами на вилле Альбертис приводили многочисленных наблюдателей на конференции к выводу о том, что назревает подписание соглашения Антанты с Россией против Германии. Это сильно обеспокоило её представителей Ратенау и Мальцана. 15 апреля они даже инициировали встречу с советскими делегатами, высказав свои опасения относительно носящихся слухов, было оговорено и возможное урегулирование взаимных претензий. Главным организатором переговоров с немцами стал заведующий экономическо-правовым отделом НКИД Андрей Владимирович Сабанин, который участвовал в разработке и подписании советско-германского соглашения 1921 г. Он звонил немцам в отель, передал им предложение Чичерина рейхсканцлеру Вирту продолжить начатые в Берлине по пути в Геную переговоры.

И дальше произошло событие, которое бывший английский посол в Берлине лорд д’Абернон описал в своей книге, сославшись на рассказ о нём Мальцана. Вот он, этот рассказ: «В 2 часа 30 минут ночи Мальцан пришёл к Ратенау. Последний ходил взад и вперёд по комнате в пижаме, с измученным лицом и с воспалёнными глазами. Когда Мальцан вошёл, Ратенау сказал: «Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?» – «Нет, известие совершенно противоположного характера», – ответил Мальцан и передал Ратенау всю историю. Последний сказал: «Теперь, когда я знаю истинное положение вещей, я пойду к Ллойд-Джорджу, всё объясню ему и приду с ним к соглашению». Мальцан возразил: «Это будет бесчестно. Если Вы это сделаете, я немедленно подаю в отставку…». В конце концов, Ратенау присоединился к мнению Мальцана и согласился, правда, не совсем охотно – встретиться в воскресенье с русской делегацией» ^[19]. Некоторое дополнение к этому известию сообщает нам телеграмма М. М. Литвинова, отправленная 17 апреля в НКИД: «Наши полуприватные переговоры с Верховным советом вселили тревогу в души немцев, и Ратенау ни жив ни мёртв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине» ^{[2, c. 226]}.

Немецкая делегация  в течение ночи проводила совещание, вошедшее в историю под названием «пижамного». Были выслушаны мнения экономического эксперта Рудольфа Гильфердинга, велись телефонные переговоры с рейхсканцлером Виртом и президентом Эбертом. В 11 часов утра 16 апреля немецкая «могучая кучка» в лице Ратенау, Мальцана, Гильфердинга и известного юриста, предшественника Ратенау на посту министра иностранных дел Вальтера фон Симонса,  переместилась в резиденцию советской делегации. Начались интенсивные переговоры, которые, будучи прерваны из-за участия  немецкой делегации в дипломатическом завтраке, продолжились после её возвращения. Во второй половине дня 16 апреля согласованный текст советско-германского договора был подписан Вальтером Ратенау и Г. В. Чичериным.

Значение договора для Германии и России. Идя на заключение Рапалльского договора, Германия определила для себя на целое десятилетие так называемый «рапалльский курс», сутью которого был возврат к тесным германо-российским отношениям. Договор спасал Германию от полной изоляции, которой ей угрожали страны Антанты. Опираясь на своего партнёра, Германия могла решить свои национальные задачи, получив возможность вести политику «свободных рук». Она реализовала своё желание урегулировать отношения с Россией раньше, чем это сделают западные державы. У них с октября 1921 г., когда советское правительство выразило согласие признать некоторые довоенные и военные долги России, появился огромный стимул к её дипломатическому признанию ^[20]. Признание Западом Советской России угрожало Германии обязательством выплачивать собственные долги ей согласно статьям 116 и 117 Версальского договора. Существовала и такая опасность: Россия могла договориться с Францией об исполнении статьи 116, и тогда долги царского правительства Франции могли быть выплачены посредством передачи ей российской доли репараций Германии. Хотя эти страхи были напрасны, поскольку советское правительство, не признававшее Версальский договор и отказавшееся от соблюдения его условий, не собиралось пользоваться 116 статьёй и требовать от Германии репараций.

Заключением договора с Советской Россией Германия могла достичь большей независимости на переговорах с Антантой по вопросу о репарациях (репарационные взносы не были уплачены в первые месяцы 1922 г. из-за отсутствия средств) ^[21]. Она выигрывала и в своей борьбе против Польши. Как считает известный немецкий специалист Вольфганг Михалка, немецкие политики – прагматики, действовавшие в интересах государства, признали, что ослабленный в результате войн и революций восточный сосед мог стать своеобразным противовесом в отношениях с западными державами. Идеологические соображения, страх перед большевизмом, и ранее не игравшие существенной роли, были отброшены. На первый план вышли экономические интересы ^[22]. Заинтересованность Германии в Рапалло подтверждали тёплый прием русской делегации на Генуэзскую конференцию, сделавшей остановку в Берлине, и решение правительства Вирта передать, наконец, русской миссии помещение бывшего русского посольства в Берлине, что с удовлетворением было отмечено русской прессой ^[23].

Но не менее чем Германия, в рапалльском курсе была заинтересована Советская Россия. Политику России в это время западные деятели расценивали как проявления авантюризма и импровизаций. Многое из того, что предпринимали большевики, «было чуждым, необычным и создавало неуверенность, ожидание полностью непредсказуемых политических шахматных ходов и вариантов» ^[24]. Необходимо было преодолеть такое отношение и вывести страну из кризиса, в который она попала из-за тягот гражданской войны, экономической блокады, первых социалистических преобразований. Рассчитывать советскому руководству приходилось только на Германию, которая противостояла Западу уже в силу своего поражения в войне и тяжёлых условий мирного договора. Заключением Рапалльского договора Германия создала прецедент для будущего урегулирования отношений с большевистской Россией европейских стран, которые одна за другой, вслед за Германией, стали признавать новое социалистическое государство. Таким образом, Россия вышла из изоляции капиталистических государств. Планы восстановления Европы за счёт побеждённых стран и Советской России были этим договором разрушены.

Договор урегулировал созданные Первой мировой войной проблемы и создал разумный базис для дальнейшего развития не только российско-германских отношений. По договору Германия и Россия отказались от возмещения друг другу «военных расходов и военных убытков, которые были причинены им и их гражданам в районах военных действий вследствие военных мероприятий, включая и предпринятые на территории противной стороны реквизиции». Равным образом стороны отказались и от возмещения невоенных убытков, причинённых гражданам одной стороны посредством так называемых «исключительных военных законодательств и насильственных мероприятий государственных органов другой стороны», а также от возмещения их расходов на военнопленных. Кроме того, Германия в одностороннем порядке отказалась от восполнения ей ущерба, нанесённого социалистическими преобразованиями в РСФСР. В свою очередь, Российское правительство отказалось от возмещения ему сумм, вырученных Германией от продажи военного имущества, ввезённого в Германию интернированными из России военнопленными. Для развития экономических отношений (торговых и хозяйственных) устанавливалась политика наибольшего благоприятствования.

Восстанавливались дипломатические и консульские отношения. Важно подчеркнуть, что принцип наибольшего благоприятствования признавался действенным и при определении правового положения граждан одной стороны на территории другой. В секретных пунктах оговаривалось обязательство Германии действовать в рамках такой же политики и в том случае, если Россия признает по отношению к другим странам довоенные долги или ущерб от  «социалистических» мероприятий. Наконец, Германия обязывалась участвовать «в отдельных предприятиях» уже упомянутого международного экономического консорциума (для обсуждения его проблем, собственно, и собиралась конференция в Генуе), только «после предварительной договорённости с Правительством РСФСР» ^{[2, c. 226]}.

Реакция в мире на Рапалло.   Американский посол в Италии Чайлд был прав, когда назвал Рапалльский договор бомбой, совершенно неожиданно разорвавшейся на Генуэзской конференции. «Это потрясёт мир! И это будет сильнейшим ударом по конференции», – заявил он ^{[1, c. 284]}. Действительно так и произошло: мир утратил повышенный интерес к её продолжению.

Заключение Рапалльского договора вызвало смятение в лагере держав Антанты. Их представители в Генуе вручили германской делегации вызывающую ноту, обвинив её в нелояльности, в нарушении каннских резолюций, в том, что она «тайно, за спиной своих коллег», договорилась с Россией. В ноте утверждалось, что отныне Германия не может участвовать в конференции, поскольку своими действиями немцы сами предрешили устранение Германии от дальнейшего участия в обсуждении общего соглашения между прочими странами и Россией. Наиболее резко вели себя французы. Они потребовали уничтожения Рапалльского договора и угрожали прекращением переговоров не только с германской, но и с советской делегацией.

Однако позиции держав Антанты в этом вопросе не совпадали. Правительство Франции хотело использовать Рапалльский договор как предлог для срыва конференции. Крайне заинтересованные в достижении экономического соглашения с Советской Россией английские, а также итальянские делегаты вели себя осторожнее. Германская делегация в своём ответе на ноту союзников указала, что Германия была правомочна заключить Рапалльский договор, и что он не затрагивает отношений третьих держав с Россией и не нарушает Версальский договор. Советское правительство уже было признано кайзеровским германским правительством в Брест-Литовском мирном договоре. Версальский мирный договор аннулировал материальную основу Брест-Литовского мира, но он не в состоянии отменить ни факта признания Советского правительства, ни установленного тогда  состояния мира. Позже дипломатические отношения были прерваны, но оба правительства могли восстановить их в любое время. На упрёк, что Германия нарушила «международную мораль», отказавшись от притязаний на довоенные долги и «в особенности от притязаний, проистекающих от русской социализации», ответ был таким. «Что касается ущерба от социализации, то при оценке германского отказа следует учитывать, что в соответствии с основными положениями международного права любой иностранец в отношении своего имущества – ценностей, находящихся в какой-либо стране, – должен мириться с таким же ущербом, который наносится законодательством соответствующей страны и своим гражданам» ^{[13, c. 510]}.

Ссылались немецкие делегаты также и на тот факт, что интенсивная совместная работа с Россией продолжалась уже целый год. «Мы занимались политической работой, а не стенаниями об утраченном и бряцанием пустыми ножнами, поскольку сабли-то в этих ножнах у нас нет… Без этой политики нас бы не было в Генуе. Во всяком случае, в Генуе родился метод, предвещающий успех не только нашей стране, но и всей Европе. Девиз Генуи – «экономическое взаимопонимание» – придаёт этой конференции величайшее историческое значение. Поэтому Генуя у всех народов пробудила самые радужные надежды». Такова была оценка роли не упомянутой в этой тираде  России.

Завершение конференции в Генуе. Конференция в Генуе продолжила свою работу: французы не решились уйти, видя, что другие делегации едва ли последуют за ними. Положение же советской делегации в Генуе укрепилось. Однако заседания подкомиссии по «русскому вопросу» и совещания комитета экспертов не принесли существенных результатов. Главными тенденциями в развитии процесса стали размежевание сил из-за усилившихся противоречий между союзниками, в том числе из-за борьбы мировых нефтяных гигантов – англо-голландского «Ройял датч шелл» и американского «Стандард ойл» – за овладение советскими нефтяными месторождениями. Многочисленные представители этих концернов, скупившие большое число акций бывших русских нефтяных предприятий, прибыли в Геную, чтобы добиться от Советской России  предоставления им нефтяных концессий на грабительских для неё условиях.

Газета НКИД «Международная жизнь», внимательно следившая за ходом конференции, так прокомментировала проходившие в Генуе «нефтяные страсти»: «Пока официальные депутаты 32-х стран обсуждают в Генуе разные принципиальные вопросы, связанные со вступлением России в сферу мирового товарооборота, и бесчисленные радио сообщают всему миру, что сказал Ллойд Джордж на приёме журналистов, о чём совещался Чичерин с Виртом перед заседанием той или иной подкомиссии, какую телеграмму послал представитель Франции Барту в Париж и т. д., – люди делового мира, представители трестов, директора банков и владельцы пароходных компаний обсуждают в тиши своих кабинетов менее «принципиальные», но, по существу, практически более важные вопросы, суть которых заключается в нескольких словах «Антанта и русская нефть» ^{[22, с. 39]}.

Меморандум союзников от  2 мая представил российской делегации суммированные требования Антанты по отношению к РСФСР, не утратившие, однако, характера ультиматума. Пройдемся по его тексту ^{[4, c.10–14]}. Главная часть меморандума состояла из 13 пунктов (статей), в них России предъявлялись требования, исполнение которых могло обеспечить ей осуществление всех обещанных ранее благодеяний.

Ст. 1. содержала набор основных требований, долженствовавших дезавуировать провозглашённую Россией внутреннюю и внешнюю политику: а) Россия должна была «воздерживаться от всякой пропаганды, направленной к ниспровержению порядка и политического строя, господствующих в других государствах»;  б) «Русское Советское правительство никоим образом не будет вмешиваться во внутренние дела других государств и воздержится от всяких действий, могущих нарушить политические  и территориальное статус-кво этих государств»; в) Оно также обязуется «подавлять всякую попытку оказать помощь революционным движениям в других государствах»; г) Оно «употребит все свое влияние на восстановление мира в Азии и сохранит строгий нейтралитет по отношению к воюющим странам».

России по привычке приписывались все те действия, которые совершались самими колониальными державами, хотя их лидеры и  понимали, что главным средством пропаганды и воздействия на страны Европы и Азии советского государство является само его существование.

С опорой на каннскую резолюцию было сформулировано главное требование ст. 2 меморандума. «Русское Советское правительство признаёт все долги и государственные обязательства, сделанные или гарантированные русским императорским правительством, или русским временным правительством, или им самим – по отношению к иностранным государствам», – гласил её первый параграф. Однако, «желая без промедления облегчить  России дело её восстановления и возрождения её кредита», державы, раньше оказавшие ей таковой, выражали готовность не требовать от неё в настоящий момент уплаты не только капитала, но и процентов на ссуды, оказанные русским правительствам во время войны. Сами же бывшие союзники России, согласно второму параграфу ст. 2, объявили себя «лишёнными возможности признать ответственность, возлагаемую на них Российским Советским правительством, за убытки и ущерб, понесённые  в России за время революции после войны», т.е. за время интервенции. Сумма долга Советского правительства могла быть скорректирована решением парламентов после того, как «между союзными и дружественными державами состоится соглашение относительно ликвидации или окончательного  расчета по их взаимным военным долгам».

При этом все долги Российского Советского правительства или его предшественников иностранным правительствам подлежали отнесению к категории частных долгов и регулированию сообразно с этим условием. Ст. 4, «в согласии с общим правилом, принятым всеми правительствами», требовала от Российского Советского правительства признать за собой обязанность выполнять финансовые обязательства, взятые на себя как им самим, так и его предшественниками, т. е. русским императорским и русским временным правительствами, по отношению к иностранным  подданным. Ст. 5. распространяла такие требования на «все финансовые обязательства всех  властей в России, как провинциальных и местных, так и учреждений общественной пользы, заключённые по настоящий день в отношении иностранных подданных. Исключались только те случаи, когда в момент принятия на себя обязательства, территории, на которых находились данная власть или предприятие, не была под властью ни Российского Советского Правительства, ни Российского императорского или русского временного правительства. Очевидно, здесь подразумевались территории, находившиеся под властью контрреволюционных правительств, опекаемых самими империалистическими державами.

Подробной характеристике порядка их погашения и выполнения обязательств посвящались более десятка статей меморандума-доклада. Были предусмотрены сроки, в которые должны быть заключены необходимые коллективные соглашения. В случае невозможности их заключить, советское правительство должно было признать решение арбитражной комиссии, в состав которой войдут: член от Российского Советского правительства, от иностранных держателей бумаг, два члена и Председатель, назначенные Председателем Верховного Суда Соединённых Штатов или же Советом Лиги наций или Постоянного Международного Трибунала в Гааге.  В Советской России требовалось, таким образом, ввести особый привилегированный режим для иностранцев. Ст. 7. «с целью способствовать возобновлению экономической деятельности иностранцев в России», настаивала на полном восстановления частной собственности», а  не в тех объёмах, которые предполагал ГК РСФСР 1922 г.

Итак: России были обещаны свобода выбора внутреннего строя, собственного правительства и т. п., но за плату, суть которой состояла в обязанности признать – «возвратить, восстановить, или в случае невозможности, вознаградить все иностранные интересы за убытки и ущерб, понесённые ими вследствие конфискации или реквизиции имущества». В случае, если прежний владелец не может быть восстановлен в правах, которыми он обладал, и между ним и Российским Советским правительством не имелось по этому поводу соглашения, советское правительство было обязано выдать ему компенсацию. Справедливость её решается смешанным Арбитражным судом.

В случае, если возвратить прежнее имущество было невозможно, советское правительство утрачивало право впоследствии отдавать его другим концессионерам.  «Если же с течением времени русское правительство  усмотрит возможность  передачи имущества, преимущественное право  должно остаться за прежними владельцами». «Прежний владелец»  – это  русские финансовые, промышленные или коммерческие товарищества, состоявшие в момент национализации под контролем иностранных подданных или в которых таковые состояли в то время  крупными участниками (как держатели акций и облигаций). И т. д. Было предусмотрено и то, чем выплачивать долги: новыми русскими 5%  бонами, и как конкретно. Одним словом, меморандум, используя весьма резкие, подчас оскорбительные для суверенного государства речевые обороты и термины, якобы извлечённые из словаря по международному праву, предписывал России отказаться от всего, что было достигнуто советской властью за пять лет своей истории. Реакция делегации России была предсказуемой.

Российский ответ. В качестве ответного шага последовал подробный комментарий к требованиям меморандума союзников, представленный Чичериным в меморандуме от 11 мая ^{[4, c. 15–20]}. Сравнение обоих меморандумов представляет интерес для исследователя, поскольку они демонстрируют всю  квинтэссенцию отношений двух различных по духу и идеологии сторон. В ответе был дан достойный отпор, свидетельствующий о высоком моральном превосходстве и чувстве собственного достоинства, с которыми советская делегация отстаивала в Генуе интересы России. Самые существенные положения его заслуживают того, чтобы быть здесь воспроизведёнными.

Так, в «Разборе параграфа 1. А) Запрещение революционной  пропаганды» говорилось следующее: «Российская делегация не без некоторого изумления констатирует то поразительное противоречие, что в меморандуме основному вопросу восстановления России посвящены лишь общие соображения, не содержащие ни одного конкретного предложения, в то время как вопрос о регулировании государственных долгов и частных претензий формулирован в виде контракта, в котором старались предусмотреть всевозможные мелочи».

«Российская делегация не менее изумлена, видя в этом финансовом контракте – и к тому же впереди всех его пунктов –  пункты политического характера, которые до сих пор никогда никакой роли в переговорах российской делегации с остальными делегациями не играли. Выделяя из каннских условий, носящих политический характер и принятых российским правительством, одно единственное условие, а именно пятое, которое касается революционной пропаганды, меморандум даёт ему новое значение и делает из него одностороннее обязательство для России. Однако, российское правительство неоднократно доказывало, что настоящая пропаганда, с целью ниспровержения существующего строя путём организации и отправки вооружённых банд, велась некоторыми странами, соседними с Россией, и, между прочим, подписавшими меморандум» ^{[4, c. 16]}.

Не менее обоснованной была отповедь советской делегации и по поводу других политического характера пунктов. Так, она посчитала искусственно внесённым в меморандум пункт 13, который предусматривал обязательство России возвратить румынскому правительству ценности, сданные на хранение в Москву предыдущим румынским правительством. Поскольку этот вопрос, который «принадлежит к комплексу политических, территориальных и других вопросов между Россией и Румынией, то его нельзя обсуждать отдельно от всего этого комплекса», – весьма вежливо звучал российский  ответ.

Российская делегация выразила несогласие по поводу выдвинутого в меморандуме вопроса о мире в Малой Азии, установлению которого должна была способствовать Россия. «Несмотря на предложение России пригласить Турцию на Генуэзскую конференцию, Турция от участия в этой конференции была устранена. Между тем именно присутствие турок на конференции способствовало бы восстановлению мира в Малой Азии. Россия, со своей стороны, и ввиду её тесных дружеских отношений к Турции, способствовала бы осуществлению желанной цели. Что касается строгого нейтралитета, которого требовал меморандум от 2-го мая от России в войне, ведущейся на турецкой территории, то, «очевидно, этот нейтралитет может быть лишь таким, какого международное право и международные договоры требуют от всех держав», – гласил ответ.

         Обстоятельно и с не меньшим чувством собственного достоинства были рассмотрены советской делегацией финансовые пункты меморандума держав. Страны Антанты, более других заинтересованные в получении долгов, настаивали на том, что общепризнанным началом международного  права  является невозможность каким-либо изменениям внутреннего государственного порядка влиять на международно-правовое положение государства. «Нет более прочно установленного принципа, – гласила, к примеру, франко-британская декларация 28 марта 1918 г., как тот, согласно которого нация отвечает за действия своего правительства, без того, чтобы смена властей затрагивала принятые обязательства. Обязательства эти не могут быть отвергнуты никакою властью, какова бы она ни была, без колебания самих основ международного нрава». В подтверждение приводились английские революции XVII в., смена форм правления во Франции  конца XVIII и XIX веков, при которых все сменявшие друг друга правительства неизменно соблюдали принятые на себя их предшественниками международные обязательства. Теоретически положение это обосновывалось принципом единства и непрерывности юридической личности государства.

      Российский ответ настаивал на том, что «факты не всегда согласовываются с теорией». Так, и господствующая доктрина признавала, что некоторые договоры монархов уже тогда не имели значения для их преемников. В доктрине даже делалась попытка разграничения обязательств реальных и персональных, связанных с личностью монарха, интересами династии или определённой формой правления. Мировая война заставила сделать ещё один новаторский шаг в сторону возможного непризнания предыдущих обязательств. С такой инициативой выступил 21 ноября 1921 г. римский папа Бенедикт ХV. В своём выступлении он заявил, что в результате войны европейские государства подверглись столь глубоким политическим изменениям (исчезли католические правительства), что не могут уже считаться теми же самыми юридическими лицами, с которыми Ватикан вступал ранее в те или иные договорные отношения. Вследствие этого соответствующие договоры с ними надо считать утратившими силу.

     Советской России удалось привести на Генуэзской конференции убедительные доводы в пользу такого же решения долгового вопроса. Поэтому, исходя из прецедентов, российская делегация заявила о «невозможности принудить Россию принять на себя какого бы то ни было рода ответственность по отношению к иностранным державам или их подданным за аннулирование публичных долгов и национализацию частного имущества».

      Юридическая доктрина была на стороне России и в вопросе – ответственно ли российское правительство за имущество, права и интересы иностранных подданных, потерпевших ущерб вследствие Гражданской войны. Этот ущерб не был причинён действиями самого правительства, т. е. аннулированием долгов и национализацией имущества. Все другие революции и большие народные движения не давали и не дают тем, кто от них пострадал, никакого права на возмещение убытков. Так уже было в России после революции 1905 г., когда царское правительство отклонило такие пожелания иностранных граждан на основании того, что оно, «не давая своим собственным подданным возмещения в подобных случаях, не может оказывать преимущества иностранцам».

Приведя убедительные доказательства необоснованности предъявленных требований, советское правительство категорически отказалось платить долги предшествующих правительств. Не было оно намерено возвращать имущество или возмещать убытки бывшим собственникам, а также компенсировать иностранцев за убытки, «причинённые им или вследствие революционных событий, или установления в России, в осуществление ею своих суверенных прав, нового законодательства».

Финал долговой проблемы. Необходимо признать, что проблема долговых обязательств после Генуи постепенно стала терять свою актуальность во всём послевоенном мире. Так, для США, крупнейшего кредитора времён войны, которые профинансировали на десятки миллиардов долларов не только Россию, но и другие страны Антанты, уже к началу 1920-х годов становилось ясно, что разрушенные экономики европейских стран такие суммы потянуть не смогут. К середине 20-х годов в США перестали придавать существенное практическое значение этой проблеме, даже как одному из условий признания СССР, с которым уже весьма активно разворачивались экономические связи. Очевидно, играл роль опыт решения вопроса о взаимных мексикано-американских претензиях после войны США с Мексикой в XIX в., как и американо-английских претензий после американской гражданской войны. Тогда в обоих случаях в результате длительной работы смешанных комиссий оказались признанными не более сотой доли предъявленных претензий. Вся работа по взыскиванию долгов оказывалась тщетной, ибо действовал принцип: «претензий предъявлено много, но мало признано и оплачено». Таким же образом могло быть улажено дело между США и Мексикой теперь. Что же касается России, то у США  было гораздо больше стимулов в решении проблемы долгов, чем в отношении Мексики.

Уже в год Генуэзской конференции конгресс США создал комиссию, которая должна была заниматься вопросом урегулирования задолженности, прежде всего, стран Антанты. Начались мероприятия, растянувшиеся на годы. Пришлось проводить колоссальных масштабов реструктуризацию, растягивать выплату на долгие десятилетия, списывать проценты, вести бесконечные переговоры об уступках и послаблениях. Но всё это не касалось российских долгов. Вероятно, думая задним умом, можно обвинять  Россию в «демонстративном упрямстве и неуважении к принятым нормам» и хвалить европейцев за то, что они поступали намного «хитрее». Они «до последнего момента, соглашаясь с необходимостью платить», этого не делали,  а заимодавцы, объективно понимая, что всё получить им так или иначе не удастся, были готовы идти навстречу» ^[25].

В конечном счёте, кризис 1929 г. и Великая депрессия, вновь обрушившие европейскую экономику, заставили президента США Роберта Гувера ввести мораторий на все межнациональные платежи, чтобы справиться со всеобщей паникой и бегством капиталов. Когда мораторий истёк, европейские страны, ссылаясь на различные обстоятельства, скопом отказали Америке в дальнейших выплатах. К 1934 году дефолт перед США объявили все государства Европы за исключением Финляндии. В конечном итоге европейские должники, выступив единым фронтом, смогли добиться полной отмены долгового бремени. Практически никто из них не заплатил не то что полные суммы по своим обязательствам, но даже и половины от них ^[25]. Никаких претензий на этот счёт потомки советского народа, три года сопротивлявшегося интервентам, разрушавшим её экономику, не имеют права предъявлять советскому государству и обвинять его в отсутствии «хитрости».

Ответ на вопрос, кто оказался более «хитрым», содержится в заключительной части меморандума. Союзная делегация, говорилось в нём, не приемлет заявленного конференцией тона разговора с Россией. «Она надеялась, что державы, организовавшие вооружённые интервенции, откажутся говорить с Россией в тоне победителя с побеждённым. Россия не побеждена. К общему соглашению может повести лишь такой тон переговоров, который обычно применяется среди держав, разговаривающих между собой на равных правах». Россия готова в интересах достижения соглашения сделать иностранным державам серьёзные уступки, однако исключительно при том условии, что этим уступкам будут соответствовать равноценные уступки другой стороны в пользу русского народа».

Для разрешения спорных финансовых проблем русская делегация предложила создать смешанную экспертную комиссию и отложить разрешение неразрешённых в Генуе русских вопросов до другой европейской конференции. Предложения советской делегации были приняты. Новая конференция соберётся в Гааге в конце июня 1922 г., но и она не сможет решить поставленную союзниками задачу. Что касается России, то она главную свою задачу выполнила в Генуе.

   19 мая состоялось последнее заседание политической комиссии и последнее пленарное заседание Генуэзской конференции. Ллойд-Джордж и некоторые другие дипломаты, беспокоясь о реакции общественного мнения, на заключительном заседании конференции превозносили её результаты.  Чичерин назвал вещи своими именами. Итоги конференции, сказал он, «не оправдывают великих ожиданий, которые она возбудила среди народов всех стран». Западные державы, за исключением Германии, не пошли на нормализацию отношений с Советским государством. Но миролюбивая политика новой России и её неизменная готовность сотрудничать с другими нациями на основе полного равенства остаются незыблемыми.

В заключительном выступлении Г. В. Чичерина были сделаны серьёзные замечания в отношении работы экономической комиссии, по личному усмотрению председателя которой российские делегаты не были допущены в подкомиссию по рабочему вопросу. «И это при том, что именно Россия как единственное в мире государство, привлекшее пролетариат к делу государственного управления, решило вопрос о 8-ми часовом рабочем дне, являющийся «основным принципом рабочего класса всего мира». Обвинение в трусости было облечено в вежливую формулу: «Экономическая комиссия не обнаружила достаточно смелости в осуществлении стремлений всего мира к восстановлению мирового хозяйства» ^{[4, с. 16]}.

  Итак, можно согласиться с теперь уже совершенно убедительным доводом, что, в конечном счёте, победителем дипломатического сражения в Генуе оказалась Советская Россия ^[25]. Её почти полуторамесячные переговоры с 33 капиталистическими странами сами по себе означали признание Советского правительства де-факто. Французские империалисты на авансцене дипломатической борьбы и американские за кулисами всемерно препятствовали установлению равноправных экономических отношений между капиталистическими государствами и советской страной, пытались сохранить единый антисоветский фронт буржуазных стран. Эти усилия остались бесплодными. Советская дипломатия, добившись подписания Рапалльского договора, с большим искусством использовала противоречия между побеждёнными и победителями, чтобы упрочить международное положение российского государства. Она сделала всё возможное для улучшения политических и деловых отношений России с капиталистическим миром, создания прочных и взаимовыгодных экономических связей. Такие связи начнут устанавливаться после окончания конференции.

Реакция на Рапалльский договор в Германии. Русско-германский договор своим отказом от возмещения убытков, причиненных национализацией российской промышленности, создавал прецедент, опасный для интересов капиталистов других стран Он вызвал бурю негодования, угроз и инсинуаций против Германии в среде союзников, особенно во Франции. Но в Германии реакция на него была иной. И хотя в преддверии Рапалло русская проблема уже стояла в центре внимания германского общества и почти вся немецкая  печать, не только социалистическая, но и буржуазная, твердила в полный голос о необходимости сближения с Россией, подписание договора в Рапалло явилось неожиданностью и для германского общества. Неожиданной для всех явилась отвага, с какой дотоле верные рыцари «выполнения» условий Версальского договора, Вирт и Ратенау, осмелились на этот раз выйти из подчинения Антанте и пойти вразрез с её политикой. И это в вопросе об отношении к России!

Но когда прошёл первый шок, общество и пресса, выразили подписанию договора общее одобрение. В стране прошли демонстрации и митинги солидарности с Советской Россией. «Одна только Россия, – говорил Вильгельм Пик на многотысячной демонстрации в Берлине, – является оплотом мирных устремлений. Германская буржуазия заключила договор не из чувства дружбы, а в силу необходимости. Немецкие рабочие должны напрячь все силы, чтобы вдохнуть жизнь в то, что написано в этом договоре». Канцлер Иозеф Вирт, сыгравший положительную роль в нормализации отношений с советским государством, подчеркнул в своей речи в рейхстаге, что «рабочие всего мира рассматривают Рапалло как первое истинно мирное дело после большой катастрофы»^[23].

Затем начался ажиотаж в немецкой буржуазной прессе. Первой откликнулась Торговая палата в Лейпциге, послав приветственную телеграмму имперскому канцлеру по поводу заключения русско-германского договора, называя этот договор давно желанным актом большого политического и экономического значения. Президент рейхстага Лебе, читая доклад на тему «О Генуе и положении рабочего класса», выразил мысль, что содержащиеся в русско-германском договоре принципы одни только и могут вывести из бедственного положения Германию. Буржуазная печать праздновала победу над Антантой: наконец-то Германия показала, что она не послушный её вассал, а суверенная держава.

 «Германия одержала стратегическую победу. Устранена угрожавшая ей опасность, что Антанта за её спиной заключит соглашение с Советской Россией за счёт Германии, и ей придётся молча подчиниться условиям состоявшегося соглашения», – писали «Цайт» (Zeit) и «Берлинер Тагеблатт» (Berliner Tageblatt). Газеты указывали на выгоды, предоставляемые договором обеим сторонам, на их желание зачеркнуть все старые счёты и открыть свободный путь для будущего. Отказ Германии от возмещения убытков, причинённых национализацией российской промышленности, мало огорчил германскую буржуазию, так как трезвые её круги уже давно отчаялись в возможности получить их. Та же «Zeit» указывала, что отказ этот является в сущности платоническим, так как едва ли от России можно было бы их добиться. Но даже если бы это и удалось, то эти средства пошли бы в кассу военных возмещений.

И в целом пресса рассматривала договор как факт огромного исторического значения. В «Deutschе Zeitungs Dienst» депутат рейхстага Гуго, недавно возвратившийся из поездки в Россию, указывая на общность экономических интересов России и Германии, писал, что «самая природа вещей привела к полному хозяйственному и дипломатическому соглашению Германии с Россией. Русско-германский договор является выражением естественной здоровой мысли, которая не нуждалась ни в каких искусственных средствах для своего выполнения. Это исторический факт, все огромное значение которого выявится только впоследствии».

Буржуазная пресса Германии прекрасно понимала и политическое значение договора. «Договор восстанавливает дипломатические сношения между Германией и Россией и заключает в себе официальное признание Советской России. Этого одного было бы уже достаточно, чтобы привести в нервное состояние союзников, – писала «Frankfurter Zeitung». Союзники надеялись дорого продать советским представителям официальное признание Советского правительства. Из признания Советской России союзники надеялись сделать выгодное дельце, а одновременно они думали натравить Россию и Германию друг на друга, посредством пресловутого 116 параграфа Версальского договора, но русско-германское соглашение разбило этот план».

  «Русско-германский договор, – писала стиннесовская «Deutsсhe Allgemeine Zeitung, – есть первый признак того, что инициатива по восстановлению Европы ускользает из рук победителей и переходит к побеждённым. Это первая брешь в господствующем положении Антанты, и это уже нашло своё выражение в поведении нейтральных стран, которые на Генуэзской конференции впервые заявили о своих суверенных правах, в то время как раньше они не осмеливались поднять свой голос». «Мы были и остаёмся свободным народом, который хочет самостоятельно идти по своему пути». «Немецкий народ с самого начала стал на ту точку зрения, что не его дело предписывать русским ту или иную форму правления» ^[23].

Помимо ажиотажа в прессе, в Германии сразу после подписания договора началась активная кампания по привлечению иностранного капитала в Россию и выхода на российские ранки. Посыпались предложения от ведущих немецких концернов о создании новых смешанных обществ, технических бюро, о предоставлении России кредитов, в том числе крупных. И это несмотря на давление французского правительства, увидевшего в этих предложениях  противоречие репарационным обязательствам Германии, в частности Лондонскому ультиматуму 1921 г.

  «Оживление громадное, – сообщал в письме В. И. Ленину Торговый Представитель РСФСР Б. Стомоняков. Насилу справляемся со всеми поступающими предложениями. Ряд иностранных миссий непосредственно и окольными путями просят сообщить им текст договора с Отто Вольфом (он одним из первых  предложил России крупные капиталы – Л. Б.и С. Б.). Они просят разные справки об условиях предоставления нами промышленных и торговых концессий… Вскоре мы будем иметь ряд крупных смешанных обществ, которые расширят в несколько раз организационную базу нашей торговли и, главным образом, вольют в неё большие оборотные капиталы в форме товарных кредитов». Главное, как полагал наш торгпред, что реализация планов германской индустрии «облегчается поддержкой почти всех германских концернов американским, голландским и отчасти английским капиталом». И в такой форме иностранный капитал будет привлечён в Россию ^{[2, c. 663]}.

Реакция на Рапалло во Франции. Проявлявшееся и ранее раздражение французской буржуазной печати в связи с характером и направлением работ Генуэзской конференции сменилось настоящим негодованием, когда в Париж пришло известие о подписанном 16-го апреля в Рапалло  русско-германском соглашении. Передовая статья главной газеты «Temps», высказала предположение, что соглашение это готовилось заранее и было окончательно оформлено во время пребывания в Берлине советской делегации. В связи с этим она выражала искреннее удивление, каким образом о подготовительных к соглашению переговорах не было  осведомлено британское правительство через своего посла в Берлине, лорда Абернона, поддерживавшего, как известно, самые короткие отношения с министром Ратенау. Больше всех досталось Ллойд-Джорджу. «Парижский официоз, считала газета, стало быть, делал вид, что верит тому, будто Ллойд Джордж не был предупреждён о готовящемся соглашении. В таком случае, он позволил себя обмануть, как малого ребенка: ведь, он настоял на созыве конференции в Генуе; ведь он настоял на допущении на неё советских представителей на равной ноге с представителями других стран; ведь он жертвовал неоднократно интересами и Франции, и Англии из-за желания не обидеть Германию; он же пожертвовал не только интересами, но и принципами, казавшимися неприкосновенными, из-за желания угодить большевикам; в Генуе он фактически принял командование над всей конференцией. И оказывается, что немцы и большевики уже держали в кармане неведомый ему договор и преспокойно подписали его, не уведомив о том Ллойд Джорджа. «Редчайший случай, чтобы представитель столь великой державы был бы столь блистательно одурачен!» ^{[23, c. 7-9]}.

  По существу же русско-германского соглашения «Temps» поддерживала официальную французскую точку зрения, будто соглашение это нарушает некоторые статьи Версальского договора и каннскую резолюцию. Они обязывали Германию передать комиссии по возмещениям все свои и своих подданных права и интересы в России.  Газета вполне поддерживала сформулированное французским правительством требование аннулирования русско-германского соглашения, но признавала, что, в случае даже успешности этого требования, союзникам удастся уничтожить только букву, а не дух соглашения. Дух останется, а это значит, что за Рапалльским договором последуют между Германией и Россией дальнейшие соглашения экономического, политического и даже военного характера. Обнаружив столь справедливое предвидение, газета, тем не менее, не отказалась от прежних французских «страшилок». Таким образом, – заканчивала «Temps» свою передовицу, – договор этот, заключённый в дни конференции, долженствовавшей укрепить мир, в действительности не что иное, как подготовка к войне и т.д.

        Мнению «Temps» вторили и другие газеты. Наиболее консервативные из них считали, что из двух, подписавших договор в Рапалло, один Чичерин пожнёт плоды соглашения: он взял полу-реванш за Брестский мир: Германия отказалась от большей части экономических и финансовых преимуществ, вытекавших для неё из Брестского договора. Пусть Чичерин и Ратенау утверждают, что они не заключили формального союза, что дело идёт лишь об экономическом соглашении, – всё это только слова: в действительности союз существует, поскольку это позволяет обстановка.

Новый взрыв негодования во французской печати вызвал ответ союзников на русско-германское соглашение. «Temps» 20 апреля, озаглавившая свою передовицу «Ответ г. Ллойд Джорджа», как бы подчёркивала этим, что ответственность за документ несёт один британский премьер. Особенно возмущалась газета направленными против Франции словами Ллойд Джорджа, что Великобритания не потерпит установления в Европе чьей-либо гегемонии и что будет продолжать свою беспристрастную политику. «Вы против гегемонии? – спрашивал парижский официоз. – Так заявите об этой германо-большевистской коалиции. Вы ратуете за беспристрастие? – Так повремените, покуда Германия и Россия не прекратят своих воинственных приготовлений». Газета пугала общественность возникшей на континенте германо-большевистской угрозой и настаивала на необходимости требовать от Чичерина категорического признания обязательности каннских решений. Провал всей конференции оставался «единственным желанием Франции».

  Чтобы дать образец высшей степени раздражения, проявленной французской печатью, приведём несколько выдержек из статьи Тардье в «Ficho National» 19 апреля. Не забудем, что Тардье не кто-нибудь, а бывший министр кабинета Клемансо, влиятельный депутат, главный специалист национального блока по вопросам внешней политики. Тардье особенно негодует на мягкость союзнического отпора на русско-германское соглашение: «За последние два года мы видали много примеров слабости; но ничего подобного мы ещё не видели... Нарушен, к выгоде немцев и русских, тот самый принцип солидарности, ради которого созвана была конференция в Генуе... В этой коллективной капитуляции роль Франции самая прискорбная из всех... Ныне, когда оба побеждённых народа, объединившись, делают вызов Европе, мы остаёмся неподвижны, как будто ничего и не случилось... Вчера французская печать утверждала, что совершён акт бесчестный и предательский, вся она приветствовала энергию нашей делегации и предсказывала, что правительство её поддержит; а в результате: заседание продолжается... Мы должны, в ответ на прямую провокацию, повести истинно французскую политику. Вместо этого, мы, по старой привычке, подмахнули бумажку, составленную Ллойд Джорджем. Как и всегда, мы выступаем без мыслей, без воли, позади всех... Французский парламент не может допустить подобного унижения…» и т. д., в таком же духе.

Такая яростная реакция Франции на Рапалло, на саму Геную, позволившую Советской России выйти на арену европейской политики, не могла не сказаться на воззрениях определённой части  русской белой эмиграции, один из главных центров которой находился в Париже. Негативная реакция её вскоре последовала, как только обострился англо-советский дипломатический конфликт.

Советское правительство положительно оценило Рапалльский договор как первое международное соглашение, фиксирующее на деле принцип мирного сосуществования государств с различными социально-экономическими системами. Составляя проект постановления ВЦИК по отчёту делегации на Генуэзской конференции, В. И. Ленин писал: «Действительное равноправие двух систем собственности хотя бы как временное состояние, пока весь мир не отошёл от частной собственности и порождаемых ею экономического хаоса и войн к высшей системе собственности, – дано лишь в Рапалльском договоре» ^{[3, c. 313]}.

Увы, «весь мир» до сих пор находится там же. Ведь сохраняется «буржуазное государство», о котором один из отечественных исследователей писал в 1925 г. так: «В рамках буржуазного государства, даже буржуа-иностранец всегда остаётся  в полном смысле иностранцем. Больному шовинизмом воображению буржуазии всегда рисуется в нём образ завтрашнего врага на поле битвы, с которым она будет драться из-за дележа мировой добычи: нефти, угля или железа. В экономике – трестирование и синдицирование целых отраслей промышленности, во внешней политике – империалистические устремления к экспансии, к дележу мира, к разграничению «сфер интересов», и всегда сохраняющаяся при этом национальная обособленность и политическое тщеславие. Такую картину являет нам собой всякое современное буржуазное государство» ^[27].

Не слишком усовершенствовалось государство, жившее по заветам  «монетаризма-капитализма», и по прошествии почти ста лет своей истории. И теперь уже не только люди с коммунистическим мировоззрением, к каковым принадлежал цитируемый нами автор, но и сами ревнители капитализма, его эпигоны, хотя ещё и робко, начинают заявлять о неком тупике и отсутствии света в конце тоннеля, в который заводит человечество «вездесущий рынок». В особенности, когда миром начинают править не объективные законы экономического развития, а политические мотивы.