О возможности применения территориального принципа действия уголовного закона в пространстве, применительно к преступлениям в Интернет

Комаров Антон Анатольевич кандидат юридических наук доцент, ФГБОУ ВПО "Сибирский институт управления" - филиал, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации 630102, Россия, Новосибирская область, г. Новосибирск, ул. Нижегородская, 6, оф. 168 Komarov Anton Anatolevich PhD in Law Associate Professor at the Siberian Institute of Administration, Department of Criminal Law and Proceedings 630102, Russia, Novosibirskaya oblast', g. Novosibirsk, ul. Nizhegorodskaya, 6, of. 168 reise83@mail.ru Другие публикации этого автора

Работа выполнена при финансовой поддержке гранта Президента РФ № МК-5413.2016.6

Вынесенный нами в заглавие принцип действия уголовного закона в пространстве имеет давнюю историю, беря начало в древнеримском праве, требовавшем разграничить нормы, применяемые к гражданам Рима и остальным подданным. Наиболее точно его сущность выражал следующий постулат: Lex loci delicti commissi – право места совершения преступления (правонарушения). Конечно, со временем этот принцип дополнялся и совершенствовался, но не всегда при этом был доминирующим. В раннем средневековье приоритет отдавался принципу личной ответственности (т.н. Personalitätssystem), основанной на национальной принадлежности виновного. Таким образом, даже на территории одного и того же государства представители одной народности судились по собственным законам, что было обычным делом для того времени. То же было характерно и для отечественного уголовного права. В договоре Руси с Византией от 911 года уголовная ответственность для русских, совершивших преступление на территории любого из государств, наступала по «обычаю Русскому»,^{[1, C. 11.]} а не законам Восточной Римской империи.

Однако уже к середине XIX века территориальный принцип занял доминирующее положение, среди всех иных. И вплоть до начала следующего века признавался большинством ученых и юристов того времени как единственно правильный^{[2, C. 9.]}. В связи с этим следует сказать, что территориальный принцип сохраняет первенство в национальном законодательстве большинства стран мира до сих пор^{[3, C. 61.]}. Все остальные лишь дополняют его. В свою очередь территориальный принцип действия уголовного закона является частью более общей системы: lex loci actus (закон места совершения юридически значимых действий). Вот именно этот принцип и распадается на два исследуемых феномена: в гражданском праве – lex loci injuriae (причинения вреда из договорных отношений) и искомый нами – lex loci delicti commissi (причинения вреда из внедоговорных отношений)^{[4, C. 40]}. Как видим, территориальный принцип действия уголовного закона имеет в своей основе цивильное начало, почерпнутое в древнеримских правовых источниках.

Закономерно встает вопрос: в чем заключается устойчивость и универсальность данного принципа? Возможно ли его дальнейшее совершенствование в целях уголовно-правовой борьбы с преступлениями, совершаемыми посредством Интернет?

Несомненным достоинством территориального принципа действия уголовного закона в пространстве является лаконичность и четкость его рекомендаций: действие национального права распространяется на территорию страны и никогда не выходит за ее пределы. Это позволяет (или позволяло в свое время) достаточно полно устранить коллизию юрисдикции государств. Для того чтобы свести к минимуму все известные возражения остается лишь точно (в юридическом смысле) установить рамки этих самых границ. Но, как известно в международном публичном праве ХХ века для этого было сделано немало: определен статус воздушного и водного пространства, сухопутных территорий, континентального шельфа, исключительной экономической зоны и даже космического пространства. Нормы международного права в Российской Федерации имеют приоритет над нормами национального законодательства. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что несовершенство конструкции ст. 11 УК РФ (что отмечается во множестве диссертационных работ последнего времени^{[5, C.16.]}) не может служить камнем преткновения на пути непосредственного действия международных норм в плане определения сфер действия национальных законов.

Однако с течением времени у территориального принципа обнаружились и системные недостатки, касающиеся не столько специфики обозначенной нами в заглавии статьи, сколько присущих ему имманентно. Во-первых, для реализации подобного принципа необходимо чтобы государственная власть была достаточно сильной для поддержания своего суверенитета на принадлежащей ей территории. Проблема заключается в том, что суверенитет государства и рассматриваемый нами принцип неотделимы друг от друга. Отсутствие государственного суверенитета нивелирует возможность реализации принципа. И наоборот, чем более автономно государство, тем большее влияние оно способно оказать на уголовно-правовую юрисдикцию иных держав. Хорошо известный в юридической литературе середины XIX-начала ХХ века «покровительственный» принцип (или режим капитуляции) – действия права метрополии на территории колоний, можно отчасти рассматривать и как расширительное толкование принципа территориального.

Вторым известным недостатком территориального принципа является необходимость признания его приоритета во всех правовых системах. В соответствии с международным правом каждое государство обязано уважать суверенитет иного и не должно вмешиваться в его внутренние дела. Таким образом, ни одно из государств не может подвергаться давлению со стороны прочих в процессе отправления правосудия. В современной системе международных отношений мы наблюдаем несколько иную картину. Зачастую иностранные государства, равно как и Российская Федерация, преследуют вполне прозаические цели, пытаясь защитить права собственных граждан за границей в тех случаях, когда полагают привлечение их к уголовной ответственности малообоснованным. А подобное отношение уже противоречит «чистому» содержанию территориального принципа. Для его полной реализации необходимо наладить гибкое и продуктивное сотрудничество по выдаче всех без исключения преступников, друг другу, в государство по месту совершения преступления вне зависимости от гражданства.

Однако подобное не устраивало даже апологетов принципа. Так Р. Кестлинг пытался обосновать невозможность выдачи зарубеж собственных граждан путем наделения каждой из стран правом представительной компетенции – т.е. возможностью карать от имени иного государства своих подданных за совершенные ими преступления^{[6, C.746]}. Понятно, что подобная конструкция не выдерживает критики, хотя бы на том основании, что содержание уголовных законов двух стран может быть различным. И что в одном из них почитается за преступление, на родине преступника таковым не является. Вопрос о целесообразности наказания по месту жительства виновного в таком случае остается открытым.

Отсюда же вытекает третье противоречие. Преступник, скрывшийся от правосудия на территории иного (возможно и родного) государства или совершающий оттуда преступления против граждан или интересов первого государства не может быть привлечен к уголовной ответственности.

Следовательно, признание постулата о невозможности выдачи собственных граждан иному государству, существующее в доктрине уголовного права, порождает внутреннее противоречие, которое делает территориальный принцип малоэффективным на межгосударственном поприще.

Отдельного внимания, на наш взгляд, заслуживает вопрос места совершения преступления. Понятно, что для реализации принципа территориального действия уголовного закона необходимо не только надежно определить границы государства (и тем самым пределы действия права), но и установить место совершения преступления. Напомним, что в российском уголовном и процессуальном законодательстве такое понятие отсутствует вовсе, чего не скажешь о зарубежном^{[7, C.16]}.

Исходя из анализа существующих доктринальных воззрений, можно заключить, что возможны несколько вариантов легализации понятия. Итак, место совершения преступления подразумевает под собой:

• место наступления последствий (нахождения потерпевшего в процессуальном смысле);
• место совершения любого из действий, в том числе и одним из соучастников, составляющих объективную сторону состава данного преступления, охватываемых в части или полностью;
• место совершения лишь последнего действия, повлекшего описанные в законе последствия.

В данном конкретном случае мы изначально акцентировали внимание на проблемных аспектах территориального принципа: когда деяние совершается дистанционно с территории иного государства при помощи соучастников и без, либо в нескольких странах одновременно или последовательно. В ситуации когда, преступление начато и окончено в пределах территории РФ наши теоретические посылки не имеют особого значения.

Стоит отметить, что у каждого из указанных подходов имеются свои сторонники и противники. Так И.И. Солодкин^{[8, C. 113]} и М.И. Якубович^{[9, C.21]} в свое время отстаивали первую из названных нами точек зрения. Ю.И. Ляпунов – теорию действия^{[10, C.17]}, т.е. вторую и т.д. И, наконец, даже существовала точка зрения в соответствии с которой местом совершения преступления в любом случае признается РФ (ранее СССР) – т. н. теория единства или теория повсеместности «Ubi-quitätstheorie, oder Einheitstheorie», объединяющая все перечисленные выше варианты^{[2, C. 127]}, применяемая по сей день на практике, но при этом вообще не обоснованная теоретически.

Полагаем, что все высказанные точки зрения являются в равной степени ошибочными. Действительно, территориальный принцип действия уголовного закона в пространстве является основополагающим. Отсюда ошибочное желание многих криминалистов применить его положения к ситуациям, на которые он изначально не рассчитан. Употребление его оправдано лишь в случаях, когда преступление было начато и окончено на территории Российской Федерации. Когда состав преступления является материальным, то и последствия такого преступления должны наступить на территории РФ. Соответственно решается и вопрос о месте совершения преступления. Иные варианты очевидно создают лишь коллизии для правоприменительной практики.

Вместо попыток расширительно толковать место совершения преступления (к примеру, в дистанционных преступлениях: т.н. «теория длинной или удлиненной руки» –Theorie der langen oder verlängerten Hand, oder Theorie der erweiterten Handlungsbegriffes и «теория промежуточного воздействия» – Theorie der Zwischenwirkung oder Zwischenwirkungstheorie) мы могли бы предложить расширять или сужать понятие самой территории, на которую распространяется юрисдикция того или иного государства.

Кроме того, поскольку место совершения преступления является частью концепции действия территориального принципа, то мы не видим никаких оснований и причин, по которым эта правовая категория может быть востребована для реализации персонального, реального, либо универсального принципов действия уголовного закона в пространстве, которым нет необходимости прибегать к этой конструкции для того, чтобы национальное уголовное право могло быть применено к виновному.

Итак, разрешение вопроса действия территориального принципа относительно преступлений в Интернет возможно на основании расширения понятия территорий и объектов, на которых осуществляется уголовная юрисдикция Российской Федерации. Для этого вынесем несколько логических суждений относительно природы «виртуального пространства» и возможности применения к нему категорий реального места.

Интересным в рамках территориального принципа является суждение о существовании квазитерриторий. Так, Р.Р. Хаснутдинов^{[11, C.18]} в своих диссертационных исследованиях подробно анализирует различные объекты, подпадающие под это понятие: движущиеся по Российской Федерации материальные объекты иностранного происхождения – автомобили, воздушные и водные судна. Собственно их особенность состоит в том, что они, являясь движимыми вещами, все это время не теряют исходного иностранного элемента (действуя «под флагом» – lex flagi), несмотря на то, что находятся в правовом поле РФ.

А.Г. Князев^{[12, C.11]} присовокупляет к сему проблему отнесения территорий, зданий и сооружений дипломатических миссий к территории государства аккредитации.

Можно было бы положить, что само понятие «правового поля» может быть «растянуто» на элементы инфраструктуры Интернет, и на саму компьютерную информацию, как движимый объект. Последняя действительно свободно пересекает государственные границы. В определенном смысле различаются лишь режимы пересечения государственной границы для материальных и нематериальных объектов. Тем более, что прецеденты такого «растягивания» в отечественной законодательной практике присутствуют. Взять хотя бы процедуру защиты персональных данных россиян в Интернет. Так, Федеральным законом от 21 июля 2014 г. № 242-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в части уточнения порядка обработки персональных данных в информационно-телекоммуникационных сетях» были внесены важные поправки в действующее законодательство в части возложения обязанности на иностранных агентов по хранению персональных данных россиян на серверах, находящихся исключительно на территории Российской Федерации. Косвенно это подтверждает тезис о том, что любая информация, направленная россиянам или содержащая сведения о них, должна содержаться в правовом поле России. Такая постановка вопроса более свидетельствует о применении персонального принципа действия закона, но мы должны отметить, что законодатель вознамерился прочно увязать действие указанных норм именно с конкретной территорией. Анализируя подобное законодательное решение, хотелось бы отметь, что в рамках территориального принципа Российская Федерация вполне четко представляет себе пределы действия ее уголовных законов в пространстве. По сути, они тождественны государственным границам. Ибо в противном случае, как объяснить попытку законодателя поставить под контроль деятельность иностранных агентов путем перенесения части их сервисов на российскую территорию (т.е. в правовое пространство РФ).

Несколько по иному выглядит ситуация с компьютерной информацией. В процессе совершения дистанционного преступления, например мошенничества, с территории иного государства, она может беспрепятственно передаваться по каналам связи. Обладает ли подобная информация иностранным элементом, подпадая под действие lex flagi? Стоит сказать, что сама постановка вопроса, увы, не нова. Несмотря на активную научную дискуссию, начатую еще в XIX веке по вопросу т.н. «транзитных преступлений», никто из ученых так и не приблизился к решению проблемы. В английском уголовном праве, преступления (к примеру, клевета), совершенная путем почтового отправления, почитается оконченной по месту наступления вредных последствий. А почта выступает в качестве innocent agent (“невиновного причинителя” – перевод наш)^{[13, C. 457]}. В Германии концептуального решения вовсе не было найдено. Так в исследованиях Schönke-Schröder был описан интересный случай: когда при пересылке почтой совершалось клеветническое преступление, большинство немецких юристов отказывалось признавать Германию местом совершения преступления. Если же предметом пересылки являлись взрывчатые или отравляющие вещества, мнение менялось на противоположное^{[14, C. 71]}. В советском же уголовном праве, как отмечала М. И. Блум, уделялось недостаточно внимания этому вопросу^{[2, C. 130]}.

В случае с информацией, единственным возможным маркером для lex flagi является, пожалуй, лишь язык обращения. Можно было бы положить, что информация на русском языке, циркулирующая в Интернет, должна подпадать под действие российских законов, поскольку обращена к носителям языка, преимущественно россиянам. И напротив, компьютерная информация, обладая признаком иностранного элемента (в нашем понимании, излагаемая на иностранном языке) подпадает под действие юрисдикции иного государства. Однако подобная дефиниция становится невозможной, ибо иные языки имеют хождение в нескольких странах одновременно, да и в России насчитывается много национальных языков, на которых общаются в Интернет. Второй момент состоит в том, что незнание иностранного языка вовсе не является той преградой, которая способна уберечь россиян от покушений из-за рубежа. Языковой барьер в Интернет стирается, благодаря тем же самым технологиям. Третьим обстоятельством выступает сама природа компьютерной информации – ее электронный характер. Для того, чтобы она приобрела удобоваримый для человека вид, необходимо ее преобразование из машинного двоичного кода в какие-то визуализированные формы, в отличие от тех же письменных сообщений XIX века.

Полагаем, что компьютерная информация, обладая подобными свойствами, не может являться искомым квазиобъектом в рамках территориального принципа действия уголовного закона в пространстве. Она, несомненно, является объектом права и будучи зафиксированной на материальном носителе – объектом материальным. Ее распространение и использование должно быть урегулировано иными правовыми методами, отличными от ранее известных. Здесь можно провести аналогию между наличными денежными средствами, перевозимыми и декларируемыми гражданами и пластиковыми картами, средства на которых не декларируются. Хотя и те и другие предметы представляют собой материальные ценности, а с юридической точки зрения – удостоверяют право требования.

Если следовать в этих рассуждениях далее, то можно прийти и вовсе к парадоксальным выводам. Так, вслед за большинством криминалистов, А.Г. Князев обосновывает действие территориального принципа на иностранных граждан тем обстоятельством, что, прибывая на территорию Российской Федерации, они включаются в систему общественных отношений, сложившихся и поддерживаемых национальным правом ^{[12, C. 17]}. Но в таком случае весьма справедливым прозвучит замечание, что на «территории Интернет» не может действовать национальное публичное право какой-либо страны, поскольку отношения, складывающиеся там по своему характеру и юридической природе более свойственны национальному частному праву (если взаимодействия происходят внутри страны) и международному частному праву (ежели – за ее пределами). Однако данной отрасли права известны только лишь деликты гражданско-правового характера. Из чего следует, что неисполнение обязательств по договору (к проблеме отграничения таких действий от интернет-мошенничества) не может быть признано преступлением вовсе, и является гражданско-правовым спором. Действительно, если посмотреть, то легального определения мошенничества в международном публичном праве не существует, а вот порядок рассмотрения гражданско-правовых споров достаточно неплохо урегулирован.

К сожалению, в подобном решении вопроса просматривается и некоторая правоприменительная «логика», когда сотрудники правоохранительных органов отказываются возбуждать уголовные дела по ст. 159 УК РФ в силу того обстоятельства, что «усматривают» здесь гражданско-правовой деликт.

Подводя итоги нашего исследования, хотелось бы сказать, что реализация территориального принципа действия уголовного закона в пространстве относительно преступлений, совершаемых в Интернет возможно лишь при следующих существенных условиях:

Во-первых, для непосредственного действия принципа необходимо создать единое правовое поле. При этом не обязательно, оно должно быть привязано к конкретной территории, правовой системе какого-либо государства. Инфраструктура Интернет по своей природе такова, что невозможно добиться главенства какого-либо государства над его ресурсами, наполнением и содержанием. Достаточно договориться о единстве составов преступлений, почитаемых как компьютерные. Подобное может быть реализовано в довольно короткие сроки. Начальный этап был положен Конвенцией СЕ «О киберпреступности», 2001 года в которой существует перечень таких преступлений. Однако диспозиции статей не совершенны, поскольку носят слишком общий характер. В данный момент ведутся подготовительные и консультационные работы по подготовке нового международного документа. Поэтому мы бы хотели порекомендовать обозначить в будущем документе и единство санкций, чего нет до сих пор и, в принципе, не планируется. Ибо каждый из преступников, вольный выбирать юрисдикцию государства с наименьшей санкцией за содеянное, сводит на нет все усилия по построению единой системы уголовно-правовых норм.

Во-вторых, не будет реализован территориальный принцип и в случае отказа от выдачи преступников государствами друг другу, будь они гражданами этой страны, иностранцам или апатридами. В ситуации единого правого пространства (касательно компьютерных преступлений) вполне возможно осуществлять меры уголовного преследования государством, в котором проживает потерпевший, поскольку в данном случае легче будет установить размер и характер причиненного вреда. Следовательно, местом совершения преступления надлежит признать не территорию какого-то конкретного государства, а Интернет. И производство по делу следует производить не «по месту совершения преступления», а по месту жительства (нахождения) потерпевшего.

В-третьих, подобный подход порождает известные процессуальные трудности. Т.е. будет затронуто не только материальное, но и процессуальное право. Способы разрешения подобных коллизий, конечно же, существуют. К примеру, вышеупомянутая нами конвенция содержит нормы процессуального порядка. Но, главная трудность состоит в том, что для отдельных государств, реализация подобных мер негативно скажется на национальной безопасности. Именно в силу процессуальных особенностей Россия до сих пор не ратифицировала данный международный документ. В плане же материальных норм особых возражений у Российской Федерации нет, что доказывает последовательная работа по унификации российского уголовного законодательства с общеевропейским в части принятия ст. 159.6 УК.

В-четвертых, вышеназванная процессуальная проблема может быть решена не только на глобальном, но и на локальном уровне. Российская Федерация может не только включаться в существующие процессы по урегулированию вопросов действия уголовного права в рамках Конвенции СЕ, но и создавать собственные. К примеру, в пределах постсоветского пространства, основанного пока ещё на единых преставлениях о содержании и принципах действия уголовного права. Здесь возможно принятие двухсторонних и многосторонних нормативных актов, посвященных борьбе с компьютерной преступностью, с постепенным расширением вновь созданного правового поля на сопредельные страны. В то же время оградить граждан Российской Федерации от преступных посягательств со стороны государств, не состоящих с нами в договорных отношениях можно при помощи изоляции российского сегмента глобальной сети Интернет по примеру КНР.

В некотором смысле это может знаменовать собой некий переходный период к созданию международных норм об ответственности за компьютерные преступления.