Этнос и человеческая природа

Шажинбатын Ариунаа кандидат философских наук докторант, сектор истории антропологических учений, Институт философии РАН 119991, Россия, г. Москва, ул. Волхонка, 14, стр. 5, оф. 432 Shazhinbatyn Ariunaa PhD in Philosophy student for a doctor's degree of the Division of History of Anthropological Teachings at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 119991, Russia, g. Moscow, ul. Volkhonka, 14, str. 5, of. 432 ariun200503@yahoo.com Другие публикации этого автора

В последние десятилетия социальные философы столкнулись с проблемой, которая при всей своей очевидности, таит в себе новые смыслы. На пути к глобализации возникли неожиданные трудности. Многие нации и этносы обнаружили нежелание растворяться в общем потоке прогресса. Просветительская убеждённость в том, что каждый человек в конечном счёте стремится стать гражданином мира, не получила подтверждения. Вопреки ожиданиям глобалистов этническая идентичность обнаружила стойкость и упрямство. Признавая новые экономические реальности, этносы в то же время стремились сохранить свою идентичность в прежнем виде. Известный постмодернист Славой Жижек усмотрел в этом процессе «диалектический парадокс». Он писал: «В том, что касается противоречия между этнической особенностью и всеобщностью, «прочная привязанность» описывает одновременно субъекта, цепляющегося за свою особую этническую идентичность, от которой он не готов отказаться ни при каких обстоятельствах, и прямым обращением к абсолютной всеобщности как к тому, что остаётся неизменной стабильной структурой во всеобщем изменении всего особенного содержания. Собственно диалектический парадокс, конечно, состоит в том, что субъект может вырваться из субстанциального содержания своей особенной этнической тотальности, только вцепившись в некое радикально случайное особенное содержание» ^{[1, с. 154]}.

Однако проблема оказалась более сложной, чем её обозначил С. Жижек. «Патологическая» привязанность к своему этносу обнаружила неожиданные повороты. Оказывается, желание этносов сохранить свою идентичность вовсе не является стойким.

Напротив, выяснилось, что в ряде случаев речь вообще идёт об иллюзорной самотождественности. Под видом непререкаемых традиций выявилось множество феерических идентичностей. Эта тенденция совпала с феноменом, который сложился в рамках теории познания и получил название конструктивизма. Оказалось, что этносы в основном отстаивают не ядро собственной идентичности, а право на переменчивость своего жизненного контекста. Именно это и оказалось неожиданностью для социальных философов. Одно дело – тяга к традиции, зафиксированная социологами, культурологами и психологами. Иное дело, когда обнаружилось, что идентичность как феномен выражает глубокую трудно насыщаемую потребность отдельных социальных общностей к сооружению разного рода конструктов. В ответ на глобалистскую тенденцию этносы действительно отстаивают свой «особенный жизненный контекст» ^{[1, с. 155]}. Но он зачастую вообще не связан с «голосом крови», а выражает неожиданные мифологемы, которые обслуживают потребность этносов выделиться, обозначиться, предложить свой подчас парадоксальный образ.

В то время, когда некоторые социальные философы изо всех сил бичевали примордиализм, многие национальные политики и идеологи упорно доказывали, что их интересует не этническая истина, а тяга к перевоплощению, к возможности в новых политических условиях доказать свою особенность, нередко безотносительно к исторической правде. Стало быть, глобализация столкнулась не с традицией или архаикой, она стала вязнуть в потоке идентичностей. Исследователи стали рассуждать о том, что понятие идентичности вообще мало что выражает, что нужны новые понятия и категории, которые могли бы отразить новую социальную ситуацию.

Что же такое примордиальность и почему она стала объектом критики? Это понятие происходит от лат. primordialis, primordium – существующий изначально, первобытный, примитивный, рудиментарный, то есть относящийся к истокам. Собственно, это слово отсылает к основам этноса, к его корням. Возникает вопрос, какой этнос предпочтительнее – традиционный, изначальный или современный, сконструированный? Многие современные исследователи сразу используют негативную коннотацию. Мол, для представителей этноса первая «бытность» всегда предпочтительнее ^{[2, с. 189]}. П.К. Гречко пишет: «Её коннотативность «прежде всего» выражает не временную очередность или выделенность, а явную предпочтительность. То есть этнические основания жизни не обязательно древние, но отношение к ним не просто традиционное, а традиционалистское – некритичное, стихийно, в виде своеобразного общественного инстинкта принимаемое. Человек этнический чаще всего не субъект, а объект, объектная жертва культуры – естественно, своей, этнической. Для этнически ориентированного человека истина лежит не в настоящем или в будущем, а в прошлом, так или иначе состоявшемся» ^{[2, с. 189]}.

Обозначенные вопросы требуют какого-то иного подхода хотя бы в силу своей парадоксальности и неожиданности. Такие понятия, как этнос, нация, конструктивизм, идентичность, безусловно, нуждаются в переосмыслении. Для понимания новых процессов нужен какой-то новый исследовательский ракурс. Так возник замысел рассмотреть этнос в системе философско-антропологического знания. Такие темы, как утрата идентичности, иллюзорная самотождественность, ментальность, человеческая природа, множество разумов, которые репрезентируют разные культуры, и др., требуют свежего концептуального осмысления. Этот замысел вовсе не предполагает негативного отношения к тем результатам, которые получены в сфере этнологии, культурологии, психологии, социологии. Разумеется, социальная или культурная антропология не обходят вниманием проблемы человеческой природы. Однако они не размещают это понятие философской антропологии в приоритетный ракурс.

Между тем в условиях современного кризиса ведётся наступление на всё, что в прежние века выражало суть естественного человека. Не только пол или социальный статус оказываются условными, призрачными, приговорёнными к исчезновению. Исчезает и сам предмет философской антропологии – человек. Устаревшим объявляется и понятие этноса. Энтузиасты так называемого квантового мышления предлагают перестроить общественную жизнь с учётом тех открытий, которые характеризуют строение атомов. Они объявляют, что мир устроен не так, как мы предполагали. Во Вселенной, как и в обществе, нет ничего стабильного, постоянного. Мир переменчив, он поворачивается к человечеству всё новыми и новыми гранями. Это означает, что прежние социальные скрепы уже не годятся для новой жизни. Невероятная жажда людей к потоку идентичностей в качестве острой и неизбывной антропологической потребности будет конструировать временные и преходящие идентичности. Этносы исчезнут, однако их заместят новые социальные образования, где властвовать будет не голос крови, а зов кванта ^[3].

Обращаясь к философско-антропологическому анализу темы этноса, мы исходим из следующих оснований:

1. Многие философы, в том числе И. Кант, В. Гумбольдт, Ж.-Ж. Руссо, К. Леви-Стросс, Н. Бердяев стремились осмыслить феномен этноса в философско-антропологическом ракурсе. Это обширный комплекс философских идей, возникших не в результате эмпирических исследований, а в ходе философского размышления. Этнологи и культурологи по существу не обращаются к этому наследию, поскольку заняты осмыслением конкретного эмпирического материала. Можно сослаться в качестве исключения на статью Д. Мюррея «Западная концепция “SELF”? Вспоминая Дэвида Юма» ^[4]. Между тем, как будет нами показано, философские антропологи самостоятельно и успешно обсуждали некоторые грани феномена «этнос».

2. Вопросы, которые поставлены современной этнологией, социологией и психологией, сами по себе нуждаются в философской экспертизе. Такая задача продиктована не только потребностями комплексного исследования, но и стремлением, по возможности, придать обсуждаемым, нередко на уровне эмпирического исследования, проблемам большую философскую оснащённость, включив в сферу анализа те темы, которыми занимается философия сегодня.

3. В рамках современной философской антропологии особую остроту за последнее время приобрели споры о «человеческой природе». В классической философской антропологии человеческая природа трактовалась как совокупность устойчивых, неизменных черт, общих задатков и свойств, выражающих особенности человека как живого существа, которые присущи человеку разумному во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Однако за последнее время это понятие подверглось переоценке. Исследователи всё чаще пишут о том, что никакой общей человеческой природы нет. Она меняется, преображается и не позволяет, по сути дела, зафиксировать себя. Эти рассуждения, естественно, находятся в одном русле с отвержением общего понятия этноса, без которого, как нам кажется, его анализ утрачивает свою целостность как феномена истории.

4. В научных дискуссиях конца минувшего и начала нынешнего столетия стало складываться концептуальное переосмысление национального вопроса. Исследователи заговорили об исторической изменчивости понятия «нация». Обратили внимание на тот факт, что этот термин наполняется часто самым разноречивым содержанием. Между модернистскими и постмодернистскими концепциями этноса пролёг серьёзный водораздел. Представители модернистских теорий либо не различают и поэтому отождествляют национальное и этническое, либо рассматривают нацию как наиболее сложную форму этнической общности внутри цепочки – род, племя, народность, нация. В основе этноса неизменно усматривается ведущий экономический фактор. Гражданское понимание наций отвергается. Постмодернисты, напротив, недооценивают исторические детерминанты, обращают основное внимание на фиктивность, иллюзорность всяких национальных образований [см.: 5].

Ещё четверть века назад исследователи сетовали, что хотя академическая специальность «расовые и этнические отношения» располагает обширной исследовательской литературой, тем не менее она теоретически бедна ^[6]. В ту пору казалось, что новые горизонты этнической теории открывает социобиология. По мнению видного социобиолога Пьера Ванденберга, известного американского исследователя, автора ряда книг по проблемам этничности, причина отставания этнической теории в том, что социальные науки в целом давно разошлись в своих устремлениях с науками о жизни. При этом социальное поведение человека, как считал этот автор, изучается практически как феномен sui generis в отрыве от аспектов эволюции человеческого организма. Между тем социальное поведение и эволюция организма взаимосвязаны и их эффекты особенно очевидны в области расовых и этнических отношений, которые уже давно находятся в водовороте политических споров и дискуссий.

Развитие социобиологии, как считал Ванденберг, с особой очевидностью указывает на недостаточность сравнительного изучения человеческих сообществ, проводимого с позиций культурного детерминизма, который по-прежнему доминирует в социальных науках и оправдывает изоляцию социальных наук от биологии. Большая часть социальных учёных продолжает придерживаться практически неограниченно пластичной модели культурного поведения, формируемого исключительно культурными факторами.

П. Ванденберг предложил более широкую социобиологическую перспективу изучения человеческого поведения на трёх различных, но взаимосвязанных уровнях: 1) генетическом, 2) экологическом и 3) культурном.

В чём же основные положения концепции данного автора? Во-первых, как и все другие организмы, мы сформировались биологически посредством естественного отбора. Фундаментальный механизм естественного отбора – это дифференциальное воспроизводство альтернативных наборов данных генов. Многие социальные учёные утверждают, что человеческие способности (дедуктивное мышление, использование символического языка, культура и т.д.) заложены биологически. Во-вторых, как и другие организмы, мы сформировались посредством адаптации реакций на многообразие условий окружающей среды. Фенотип организма является продуктом взаимодействия генотипа и среды. Наследственность и окружение, таким образом, являются взаимодополняющими сторонами эволюционного процесса. Третьим решающим элементом, необходимым для понимания человеческого поведения, является культура, которую можно рассматривать как набор приспособлений для контроля, модификации и даже создания важной части нашей окружающей среды.

Ванденберг считал, что, несмотря на важность культуры, она не может быть отделена от экологии или генетики. Все три фактора сложным образом взаимосвязаны между собой. Гены селектируются под влиянием внешней среды и оказывают влияние на культуру. Культура вырастает из биологической эволюции и реагирует на многочисленные явления, но также влияет на экологию, а, следовательно, и на биологическую эволюцию всей планеты.

Одной из фундаментальных проблем социальных наук является проблема человеческой социальности как таковой, т.е. проблема сохранения социального порядка. Сотрудничество и конфликт издавна рассматривались как две стороны одной реальности, но только сейчас становится очевидным, по мнению П. Ванденберга, что человеческая социальность является специальным случаем социальности животного мира. Люди конкурируют друг с другом относительно дефицитных ресурсов, конвертируемых в окончательную ценность – приспособленность, определяемую как репродуктивный успех.

Ванденберг следует концепции, утверждающей, что окончательной единицей биологического отбора, т.е. наименьшей самовоспроизводящейся единицей, является ген. Организм в этом случае выступает только средством для воспроизведения самого гена (посредством размножения организмов). Гены, программирующие успешное размножение организма, тем самым обеспечивают своё распространение. Для увеличения возможностей организма гены программируют его на выполнение двух задач: первая – конкурентная борьба с организмами – носителями альтернативных наборов генов с целью сдерживания распространения последних; вторая – сотрудничество с организмами – носителями родственных наборов. Степень сотрудничества между организмами прямо связана с соотношением общих генов, и, наоборот, степень конфликта является обратной функцией этого соотношения.

Сформулированные на генном уровне утверждения интуитивно более понятны при рассмотрении их в перспективе организма. В силу того, что сотрудничество увеличивает индивидуальную приспособленность, организмы генетически «склоняются» к предпочтению родственников не-родственникам, близкого родства – далёкому. Чем теснее организмы связаны родством, тем выше соотношение общих генов, в силу чего общие гены увеличивают возможность своего воспроизводства в сравнении с генами, программирующими произвольное сотрудничество.

Такая генетически селектируемая склонность к непотизму, называемая также родственным отбором, лежит в основе животной, а также человеческой социальности. Индивиды (животные или люди), взаимодействуя конкурентно или в сотрудничестве с целью увеличения своей приспособляемости, реализуют эту цель с использованием трёх основных механизмов: 1) посредством родственного отбора; 2) путём взаимного сотрудничества; 3) за счёт применения насилия. Человеческое поведение, основываясь на трёх проведённых механизмах, хотя и являет собой широкое разнообразие форм, тем не менее не отличается категорически от животного поведения.

Переходя к проблемам природы этничности, чувства этноса и т.д., П. Ванденберг утверждает, что «этнические и расовые чувства являются продолжением родственных чувств. Этноцентризм и расизм, таким образом, оказываются расширенными формами непотизма» ^{[6, p. 19-20]}.

С этой точки зрения, этничность оказывается расширенной родственностью, а происхождение является главной чертой этничности. Но достаточно очевидным представляется и то, что в ряде случаев общность происхождения, приписываемая этнической группе, может оказаться фиктивной. Даже в ограниченных родственных группах нередки случаи вымышленного происхождения. Почти во всех обществах существует институт усыновления; определённая часть всех детей оказывается не связанной кровным родством (в силу разных причин) со своими отцами. «Если даже в ограниченном кругу ядерной семьи родственники могут оказаться биологической фикцией, то совсем не удивительно, что расширенное родство, предполагаемое этничностью, часто оказывается мнимым. Чем больше этническая группа, тем выше вероятность в такой ситуации» ^{[6, p. 19-20]}.

Почему, однако, в ситуации достаточно широкой возможности мнимого родства внутри этнических групп, именно идея родства оказывается вполне заслуживающей доверия и цементирующей представления об этнической солидарности? Понятно, что этничностью можно манипулировать, но её нельзя создать из ничего, так как она укоренена в поколениях общего исторического опыта. Попытки принять универсалистские критерии этничности, основанные, например, на легальном гражданстве или приобретении квалификационных культурных навыков, не выдерживают испытания примерами реальной практики функционирования полиэтничных обществ.

Ванденберг указывает на существование трёх основных «показателей этничности», с использованием которых в большинстве случаев принимаются решения о принадлежности индивида к данной этнической группе. Первый показатель – генетически передаваемый фенотип (внешность); второй – «этническая униформа» (свойственные данной этнической группе тип одежды и намеренные изменения внешности – обрезания, татуировки, прически и т.д.; третий показатель – поведенческий (в том числе языковой). Данные маркеры служат определению этнических границ. Сами же этнические чувства часто выглядят иррациональными вследствие того, что оказываются движимыми собственными внутренними силами, которые, в конечном итоге, сводятся к процессу естественного отбора репродуктивно успешных генов. Феномен этничности у людей в принципе не отличается от феномена поддержания границ между сообществами животных. Но человек, как и другие виды, живёт в окружении других сообществ собственного вида, поэтому межэтнические отношения должны анализироваться не только в генетическом контексте родственного отбора, но также, что не менее важно, в экологическом контексте.

Утверждение о родственных отношениях как биологическом фундаменте этнической солидарности слишком общо для объяснения человеческой социальности. Социальные отношения существуют не в абстракции, а в окружающей среде, в которой организмы конкурируют между собой в условиях дефицита жизненных ресурсов. Степень биологического родства – один из двух главных факторов, влияющих на сотрудничество и конфликт. Другим фактором является соотношение выгод-затрат во взаимодействиях. В определённых обстоятельствах выгодно обмануть или даже убить родного брата, например, когда он оказывается препятствием на пути к овладению ресурсами (власть, наследство и пр.).

Таким образом, социобиологическая модель не предполагает обязательной положительной связи между членами одной и той же этнической группы. Поведенческие акты всегда опосредуются большим количеством энвайроментальных переменных. Человеческая экология является особенно сложным феноменом, потому что в добавление к природным факторам, люди овладели достаточно внушительной возможностью модификации форм человеческой социальности, так что культура может рассматриваться как произведённая человеком часть окружающей среды. В основе этнических отношений находится конкуренция из-за дефицитных ресурсов, которые в конечном итоге конвертируются в приспособляемость, то есть репродуктивный успех. Конкуренция относительно ресурсов среди людей значительно сложнее конкуренции у других видов, потому что включает в себя не только борьбу за натуральные ресурсы, но и за ресурсы, произведённые человеком (богатство, престиж, власть и др.), которые также обращаемы в репродуктивность.

Итак, П. Ванденберг считал, что «естественная предрасположённость к выделению родственников и членов своей этнической группы глубоко укоренена в наших генах, но наши генетические программы очень гибки, и наше специфическое поведение является набором адаптивных реакций на широкое множество факторов среды. Этничность одновременно и изначальна, и ситуативна» ^{[6, p. 261]}.

Групповые конфликты – одна из наиболее важных проблем, которые стоят сегодня перед социальными науками. Этнический конфликт имеет три основных компонента: восприятие, мотивацию и действие. Восприятие связано в основном с процессом стереотипизации: группа, внешняя данной этнической группе, воспринимается как обладающая различными нежеланными и непривлекательными атрибутами. Этнические различия могут основываться на физических категориях, таких как цвет кожи, строение лица и т.д. Они могут инспирироваться также социальными параметрами разного рода: брачные обычаи, язык, религия, представления о чистоплотности, в том числе и личной, диетические предпочтения. Практически любая черта может быть использована как основание для этнического предубеждения. Сравнения всегда поляризованы: «мы» обладаем хорошими качествами, «они» ‑ только плохими. Этноцентрическое восприятие является важным фактором групповой враждебности.

Мотивация представляет собой второй важный психологический компонент этнической предубеждённости. Восприятие может направлять действие, основанное на предрассудке, но мотивы обеспечивают энергию, необходимую для этого действия. Общее психологическое правило заключается в том, что степень насилия в конфликтных ситуациях является функцией от интенсивности мотивации. Так, результаты одного из социально-психологических исследований стереотипов показали, что учащиеся американских колледжей воспринимают турок как невежественных, жестоких и ненадёжных, не обнаруживая при этом никаких агрессивных побуждений по отношению к последним, что объясняется отсутствием какой-либо конкуренции, связанной с важными моментами благосостояния, власти или безопасности.

С другой стороны, деструктивные насильственные конфликты обусловлены не только определёнными враждебными стереотипами, но и сильными мотивами, сопряженными с экономическими и политическими моментами. Важно отметить, что очень часто интенсивность конфликта связана с уровнем жизни. Если угнетаемая группа находится в состоянии физиологической депривации, насильственность действий увеличивается, так недоедание и плохие жилищные условия повышают интенсивность конфликта. Депривация на личностном и статусном уровнях обладает меньшей возможностью провоцирования насилия.

Третьим важным психологическим компонентом межэтнического предрассудка является действие, причём в данном случае речь идёт не только о насильственных, но и ненасильственных действиях. Большая часть исследований конфликтов фокусируется на наличии стереотипов и степени их выраженности в конфликте. Меж тем, очевидна необходимость создания концептуальной схемы, идентифицирующей различные измерения конфликта. Можно выделить три основных измерения конфликта: эмоциональная интенсивность, поляризация мышления и степень реализма / невротизма в восприятии конфликта.

Эмоциональная интенсивность межэтнического конфликта может оцениваться по частоте и жесткости конфликта, а также выборочными исследованиями индивидуальных установок участников конфликта. Поляризация мышления выражается в увеличивающемся количестве «чёрно-белых» суждений и возрастает по мере интенсификации конфликта. Поляризация блокирует мирные решения, отвергая возможности компромиссов. Она действует как фильтр, отсеивая промежуточные позиции в конфликте, так что участники не видят никакого возможного выхода за исключением победы той или другой стороны. Одним из следствий процесса поляризации является преследование членов этнической группы, придерживающихся политики компромисса.

Третье предполагаемое измерение конфликта заключается в том, что некоторые конфликты являются реалистическими, в то время как часть других оказываются невротическими по происхождению. Данное предположение связано с наличием градации реалистичности конфликта от случаев, когда группе причиняется очевидный физический или экономический ущерб, до случаев, основными компонентами которых являются миф или легенда. Реалистическим является конфликт между американскими индейцами и европейскими иммигрантами, захватившими земли индейцев и загнавшими их в резервации. Примером минимальности наличия реалистических факторов может послужить фолклендский конфликт, в котором практически не затрагивались экономические или военные интересы сторон.

Смягчение конфликта (уменьшение уровня эмоциональной интенсивности и сведение полярного мышления к минимуму) обычно сдерживается тем, что можно назвать «культурной шизофренией», выражающейся в тенденции этнических групп к достижению взаимно исключающих целей. Например, американские евреи желают восприниматься как лояльные американцы, а не иностранцы, но в то же время хотят сохранить групповую идентичность и свою, отличную от господствующей американской культуры. Афроамериканцы хотят получать высокооплачиваемые работы и присоединиться к основному потоку американской жизни и в то же время настаивают на сохранении своего специфического стиля жизни, идеоматической речи и других поведенческих характеристик, которые могут являться препятствием при трудоустройстве.

Значительная часть западных интеллектуалов соглашается с желательностью культурного многообразия, но мало кто из них задумывается над трудностями последнего. Наиболее успешные случаи адаптации этнических групп в США связаны с фактическим слиянием этнической группы с основным населением; в то время как недавние иммигранты держатся вместе, их дети предпочитают двигаться в пригороды и отказываются от родительской идентификации со «старой страной». Возможно, это решение и не является оптимальным, но очевидно то, что отказ от культурной фрагментации уменьшает вероятность возникновения конфликтов и насилия.

Единственным источником решения проблемы конфликтов является индивид. Группы не думают. Мышление – это процесс, неразрывно связанный с разумным индивидом. Таким образом, несмотря на судьбу Махатмы Ганди и многих других сторонников мирного разрешения споров, мы должны сохранять надежду, что индивиды будут активно искать решения и открывать их основным массам людей. Одним из наиболее обнадеживающих направлений является поиск сверхординарных целей. Враждующие группы могут начать учиться сотрудничеству, когда появится цель, которую необходимо реализовать, но которая не может быть достигнута ни одной из групп поодиночке.

В обсуждениях возможностей разрешения межнациональных конфликтов часто дебатируется очередность изменения подходов и изменения поведения. Отношения белых американцев и афроамериканцев в США не улучшались до тех пор, пока протесты и сидячие демонстрации 60-х годов не создали достаточный социальный дискомфорт, послуживший мотивом изменения. Последнее время противостояние снова обострилось. Конфликт на основе языка, религии, внешности, убеждений и обычаев между различными этническими группами был, есть и, вероятно, будет основным источником напряжённости в мире.

В марте 1985 г. на международной конференции в Восточно-Западном центре (Гонолулу, США) были выделены следующие основные темы межэтнических конфликтов:

1. Воспринимаемые различия между группами, стереотипы, этническая идентичность.

Межгрупповые различия, являющиеся основой большинства как современных, так и исторических этнических конфликтов, чаще всего связаны с расовыми и фенотипическими различиями. Так, Рональд Бейли (профессор истории, директор Центра афроамериканских исследований, университет штата Миссисипи) показывает, что расовые отношения являются главным компонентом конфликта между белыми и афроамериканцами, отвергая при этом распространённые в учёном мире соображения о том, что поведение чернокожих американцев есть лишь реакция на поведение белого большинства. Существуют четыре уровня, или «фундаментальных сущности» человеческой реальности, которые должны приниматься во внимание при изучении жизненного опыта любых людей – биология, политэкономия, общество, сознание. Для афроамериканцев каждый из уровней выражается, соответственно, в категориях расы, класса, национальности, идеологии. Для того, что мы называем расовым конфликтом, существуют разные специфические основания: борьба за физическое пространство, борьба за экономические ресурсы, социальное измерение, охватывающее конкурирующие институциональные и культурные реальности, а также идеологические дебаты (отражающие противопоставляемые ценности и убеждения, касающиеся расового неравенства и взаимосвязанных вопросов). Р. Бейли выдвигает гипотезу о том, что более высокая пропорция расовой группы в общем количестве населения связана с более высокими уровнями расового конфликта.

Расовый конфликт наиболее ярко выражен на уровне национальности, причём национальность в социетальном контексте обозначается двумя аспектами: 1) культура (ценности и стиль жизни) и 2) социальные институты (роли и коллективные формы социальной интеракции). Если рассматривать внутренние и внешние аспекты функционирования национальности, то внутренний аспект служит консолидации и трансляции чувства общей идентичности и цели, оказываясь мотивацией к саморазвитию. Во внешнем аспекте конфликт основывается на попытках лишить афроамериканцев равного доступа к благам и возможностям и ограничить выражения их культуры.

2. Вопросы владения землей и проблемы соотношения статусов иммигрантов и коренных жителей.

Например, природа конфликтов индейской и белой групп основывалась на использовании и владении землей. Некоторые социологические теории рассматривают конфликт как борьбу за ценности и притязания на статус, власть и ресурсы, в которой целью противников является нейтрализация, нанесение ущерба или уничтожение своих врагов. Ранние стычки между колонистами и индейцами основывались на идее, что одна группа владеет тем, чего хочет другая: источником конфликта была земля. Конфликт начался не с прибытия Колумба. Понадобилось почти 200 лет, чтобы количество колонистов достигло критической массы, которая могла бы бросить вызов индейцам… Для овладения землей колонисты прибегли к правовой теории и так называемой доктрине открытия, совершенно недоступной для понимания индейцев. Последовавшие после некоторого периода стычек правительственные регламентации относительно защиты прав индейцев на землю уже через короткое время с очевидностью показали, что ни индейцы, ни колонисты больше не контролируют землевладение – этим занимается правительство. Вся дальнейшая правительственная политика, постоянно подаваемая как защита индейского населения, служила методом контроля и принудительной ассимиляции индейцев.

3. В той или иной степени все конфликтные ситуации имеют в качестве своих предпосылок колонизацию внешними силами.

Корнями сегодняшних конфликтов часто оказываются действия и политические решения колониальных времён, даже в случаях, когда колониальная сила уже не участвует в конфликте. Так, сложившиеся на Цейлоне доколониальное естественное (в силу особенностей ландшафта острова) пространственное разделение сингалов и тамилов было нарушено, когда Англия начала импортировать из Южной Индии индусов для работы на плантациях. В совокупности с начавшейся урбанизацией эти действия привели к увеличению межэтнических контактов и, соответственно, к увеличению экономической и социальной конкуренции. Возникшие процессы переросли в политическую борьбу между двумя этническими группами, способствуя тем самым зарождению конфликта, его нарастанию и сохранению конфликтной ситуации после обретения Цейлоном независимости.

4. Неравномерное распределение власти и ресурсов.

Межэтнический контакт превращается в межэтнический конфликт часто именно вследствие диспропорциональности распределения ресурсов. Хотя это предположение и является явным упрощением, тем не менее, оно указывает на важность данного фактора. Конфликты между белым населением США, с одной стороны, и афроамериканцами – с другой, являются примерами межгрупповых различий в благосостоянии и статусе. Вопрос распределения ресурсов и власти становится особенно важным, когда конфликтующие стороны занимают одну и ту же территорию. Примером двойного дисбаланса может служить конфликт между малайской и китайской этническими группами.

5. Язык и языковая политика.

Язык, будучи одним из основных компонентов этничности является одной из общих тем межэтнического конфликта. Так, согласно Р. Провенчеру, озабоченность малазийского правительства созданием национальной культуры, что подразумевает и институционализацию малайского языка в качестве государственного, создавали трудности для китайского населения и вносили свой вклад в увеличение межэтнической напряжённости. Проблема языка может быть связана с разными аспектами конфликта, который способен возникать в случае угрозы праву использования родного для группы языка; конфликт также не исключён вследствие языковых барьеров при коммуникации между этническими группами.

6. Религия.

Различия в религиозных верованиях и подходах исторически служили источником межгрупповых конфликтов. Эти различия могут быть основным источником конфликта, либо могут усиливать конфликт, возникший в силу других причин.

Исходным для многоуровневой модели конфликта должен быть индивидуальный уровень, связанный с восприятием индивидом себя и окружающих: пока индивид не начнёт воспринимать свои интересы как находящиеся в конфликте с интересами других, не может возникнуть какое-либо групповое противостояние. Среди существующих моделей конфликта можно назвать гомеосатическую модель Р. Стагнера, согласно которой индивид участвует в консультировании стабильного окружения таким образом, чтобы события в последнем были предсказуемыми. В связи с этим индивид может начать высоко ценить свою нацию или другую социальную группу как исключительно важную часть своего социального окружения и мобилизовывать свои силы для защиты этого окружения. Частью стратегии становятся такие искажения входной информации, которые позволяют осуществлять более эффективную защиту. Эти искажения оказывают значительное влияние на интенсивность и жёсткость конфликта.

Данная модель позволяет увидеть социальный конфликт как вполне рациональный (с точки зрения включённого индивида) феномен. Конфликт с такой точки зрения оказывается не результатом психологической аберрации, а, скорее, проблемой конституирования социальной реальности. Зарождение и развитие конфликта связано с попытками индивидов, у которых возникли новые, неблагоприятные восприятия другой группы, убедить других членов своей группы в обоснованности нового восприятия. Такие попытки для своей реализации должны подкрепляться возможностью осуществления контроля за движением необходимой выборочной информации. Консенсус, формируемый по мере того как всё большее количество индивидов становится на новую точку зрения, способствует совместным акциям, которые начинаются как действия отдельных людей, но со временем приобретают всё более широкий размах и могут привести даже к гражданской войне.

Совместно разделяемые ценности служат одним из важнейших факторов формирования широкого консенсуса, а также и конфликта. Нужно отметить два основных аспекта их влияния: во-первых, ценности содержат достаточно сильные аффективные компоненты. Люди очень эмоциональны относительно своей страны, религии и семьи. Во-вторых, ценности в силу достаточно высокого уровня их абстрактности, служат организующими принципами для других понятий. Можно утверждать, что, когда различия в ценностях начинают быть чрезвычайно заметными, возникает высокая вероятность конфликта. Напротив, когда различия связаны с ценностями низкого уровня абстрактности (например, визуальные, поведенческие различия, стереотипы), то использование таких различий в качестве предпосылок конфликта маловероятно.

Само по себе наличие явных различий в ценностных установках не даёт всё же возможности предсказания образования «критической массы» конфликта. Теория социальной идентичности Г. Таджфеля направлена на описание механизмов конфликта, позволяющих делать такие предсказания. Центральное утверждение данной теории сводится к тому, что личная идентичность индивида высокодифференцирована и во многом основывается на принадлежности к значимой социальной категории. Причём эта принадлежность обладает для индивида высокой ценностью и эмоциональной значимостью.

Таким образом, когда определённая принадлежность очень важна, у индивида появляется тенденция реагировать на других как на членов чужой группы, которые из индивидов превращаются в представителей «чужих». При этом моменты позитивной идентичности собственной группы начинают резко преувеличиваться, такие же моменты другой группы – преуменьшаться. Процесс будет продолжаться до того момента, пока между образами двух групп не останется практически никакого сходства. Подчёркивая привлекательность данной модели, авторы тем не менее отмечают неопределённость её терминов (например, «значимость», препятствующую осуществлению предсказаний относительно перехода от межиндивидуального конфликта к межгрупповому).

Проблемы этнических конфликтов учитывают, прежде всего, природность человека.

Но действительно ли человек – сугубо природное создание? Эту точку зрения оспаривал Э. Гуссерль. Он писал: «Человек выступает как существо, свободно определяющее себя, … свободное в своих возможностях придавать себе и окружающему миру разумную форму» ^{[7, с. 20]}. Разум у него – самоконститутивный принцип своей собственной достоверности. Свобода трактуется им как способность к самоопределению, а разум – как способность из себя самого выводить критерии истины – имена одной данности. Человек – субъект, противостоящий природе-объекту, отождествляется с сознанием и самосознанием. Но это не что иное как «гносеоцентрическая и антинатуралистическая концепция человека».

Причина, порождающая человечество, сама имеет биологическую природу. Но из этого не вытекает, что социокультурные факты – всего лишь эпифеномены, наложенные на биологическую природу. Историческое и социокультурное время есть специфическая форма биологического времени человечества. «Культура не трансцендентна биологии человека, она составляет один из главных её признаков» ^{[8, с. 168]}.

Новый натурализм в антропологии представлен солидным списком работ ^{[9; 10; 11; 12]}. В российской философии новый натурализм подвергся справедливой критике. Ф.И. Гиренок пишет: «Новый натурализм в антропологии прагматичен и рационален во всём, даже в ответах на вопрос: почему люди ходят на двух ногах, а не на четырёх. Известно, что обезьяны передвигаются на четырёх конечностях и никому не жалуются на неудобства. А человек передвигается на двух ногах. Откуда же взялся у него этот бипедализм?» ^{[13, с. 25]}.

В ходе избитых споров на тему «биологическое против социального» люди всё ещё пытаются найти ответ: приходим ли мы в этот мир со своими талантами и характерными чертами или нас полностью формирует культура и окружающая среда. В 1960-х и в 1970-х гг. родители во многом следовали мнению психологов-бихевиористов, антропологов и социологов о том, что окружающий мир является для нас абсолютно всем. Они внесли свою лепту в формирование более спокойного, менее разделённого по половому признаку мира, заменив игрушечные пистолеты для мальчиков на кукол. Однако любой человек, у которого есть дети, прекрасно знает: с самого рождения ни один ребёнок не похож на своих братьев или сестёр. Ведущий специалист в области экспериментальной и когнитивной психологии Стивен Пинкер написал свою книгу «Чистый лист: Современный взгляд на отрицание человеческой природы», чтобы опровергнуть многочисленные утверждения о податливости человеческого разума и развеять миф о том, что наше поведение является прямым результатом социализации.

С. Пинкер сравнивает наше нежелание признавать факт биологической предопределённости человеческой природы с нежеланием людей викторианской эпохи обсуждать проблемы секса. По его мнению, это искажает общественную политику, научные исследования и даже то, как мы воспринимаем друг друга. Тем не менее, он не ратует за идею, что «генетика – это всё, а культура – ничто». Скорее, он стремится раскрыть факт того, что человек формируется в большей степени схемами, заложенными в его собственном мозге, а не культурой или окружающими обстоятельствами. Невозможно раскрыть природу этноса, оставаясь в рамках социобиологии и биологической природы человека.