Особенности развития политико-правовой ориентации социал-демократического движения в России

Щупленков Николай Олегович старший преподаватель, кафедра истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, Ставропольский край, г. Ессентуки, ул. Долины Роз, 7 Shchuplenkov Nikolai Olegovich senior lecturer, Department of History, Law and Social Disciplines of the Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. veras-nik@yandex.ru Другие публикации этого автора

Щупленков Олег Викторович кандидат исторических наук доцент, кафедра Истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, г. Ессентуки, ул. Долина Роз, д.7. Shchuplenkov Oleg Viktorovich PhD in History Associate Professor, Department of History, Law and Social Disciplines, Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. oleg.shup@gmail.com Другие публикации этого автора

Нужен неотложный всесторонний социологический анализ сложившейся обстановки, но он может базироваться лишь на ясном понимании задач, решение которых предполагает постепенное, поступательное движение по всем основным социальным азимутам, осознание необходимости сверять каждый свой шаг с предварительно рассчитанными программами. Без единой программы кардинальных преобразований не обойтись. Иначе, рано или поздно, все усилия будут напрасны. Дело сейчас не только в теоретической взвешенности программ, но и в их корреляции с реальными социально-политическими условиями, ценностными ориентациями, потребностями действующих личностей, социальных групп и классов, с многообразием противоборствующих, чаще всего полярных интересов. Может быть, вся беда в том и состоит, что перестройка началась без достаточного научного обеспечения. Но величайшая потребность перемен просто не оставляла времени для ожидания теоретических разработок. К тому же, как оказалось, глубину и объем предстоящих изменений нельзя было предусмотреть никакой парадигмой.

Мы переживаем сегодня один из самых драматических периодов человеческой истории. Его знаменуют процессы глубоких революционных преобразований, охватившие социалистический мир и оказывающие серьезное воздействие на общественно-политическую жизнь всей планеты. Старый социализм умирает, новый рождается в великих муках, и, наверное, во многом он будет непохож на прежний, а кое-где и вовсе сменится «несоциализмом», более или менее категорическим отрицанием социалистических форм общественной организации.

«Несоциализм» конечно, не самый лучший и точный термин для обозначения такого вполне возможного поворота, однако, надо учесть, что нынешняя социально-историческая ситуация в Восточной Европе, находящаяся еще в стадии становления, когда одни структуры и отношения демонтированы, другие только возникают, когда развертываются неожиданные, сложные и динамичные события, не позволяет пока достаточно уверенно предсказать основные направления развития в этом регионе, исчерпывающе определить его содержание. Прямо или опосредованно эти важнейшие изменения связаны с перестройкой в СССР. Многие из них совершились помимо желания руководства социалистических стран, без какой-либо предварительной подготовки, по воле народных восстаний. Улягутся эмоции, страсти, тогда и наступит время углубленного анализа всего спектра проявившихся здесь общественных тенденций.

Социал-демократия, по мнению большинства аналитиков, несомненно, относится к числу партий и движений левого типа. Она не исчерпывает полностью данное движение, но занимает в нем особое и весьма заметное место. Общепринятое деление партий на правых и левых имеет, прежде всего, политический характер. В привычном значении правые «голосуют» за капитализм, а левые соответственно – за социализм. Оба термина – «капитализм» и «социализм» – нуждаются сегодня в существенной корректировке, но их можно принять за основу упомянутого деления. Поэтому дальнейшее их использование будет осуществляться именно в контексте вышеизложенного. Во всяком случае, социал-демократия зародилась во времена, когда противостояние капитализма и социализма принималось всерьез.

Правда, уже тогда, как отмечает профессор В.М. Межуев, переход к социализму (как и сам социализм) мыслился его сторонниками по-разному. Для одних он означал революционный захват власти, диктатуру одного класса и его партии, насилие и террор. Другие же искали более мирные пути социалистического преобразования общества. В этом кроется причина раскола внутри левого движения на радикалов и реформаторов. Хотя социал-демократия родилась задолго до этого раскола, свой наиболее оформленный вид она обрела в странах (Германия, а за ней Россия), где не было еще ни демократии, ни развитого капитализма. Здесь во многом сохранялись остатки феодального строя, который сегодня принято называть традиционным обществом, и борьба за социализм предполагала еще и борьбу за демократию, за свержение самодержавия и абсолютной монархии. По тем временам такая борьба не могла не быть революционной. Но, возникнув как революционная партия, социал-демократия разделилась затем внутри себя в соответствии с тем, как решался вопрос о целях революции ^{[33, с. 41]}.

Вместе с тем на сегодняшний день понятие «социализм», являющееся составной частью таких ключевых явлений, как социал-демократия и демократический социализм, а также связанные с ним ценности «свобода», «равенство», «справедливость», начинают терять свой первоначальный смысл, приобретают расплывчатость и аморфность, наполняются новым, зачастую негативным, содержанием. Теория и практика современной социал-демократии становятся все более и более прагматичными.

Построение общества с «социалистическими» ценностями уже не ассоциируется с требованиями «разрыва с капитализмом», который, в свою очередь, трактуется по-новому – как система, социально ориентированная и способная к саморазвитию ^[37].

Для любого исследователя социал-демократии не вызывает сомнения важность той роли, которую играла марксистская теория в формировании идеологии этого движения. Однако дальнейшее развитие социал-демократической теории характеризуется постепенной и неуклонной эволюцией «вправо» от своей первоначальной идеологической базы. В разных социал-демократических партиях, а также различных течениях внутри партий этот процесс выразился неоднозначно: от ревизии отдельных теоретических положений марксизма до полного идеологического разрыва с ним. В связи с этим почти каждая социал-демократическая партия имеет свою собственную, обладающую специфическими особенностями, концепцию демократического социализма ^{[4, с. 30]}.

По мнению Е.В. Верещагиной, официальной доктриной современной социал-демократии, заменившей в этом качестве марксизм, является концепция так называемого «демократического социализма», представляющая собой итог длительной идеологической эволюции социал-демократического движения ^{[10, с. 116]}.

Учитывая размытость и аморфность концепции демократического социализма, следует отметить и ее позитивный аспект. Только социал-демократию отличает повышенная восприимчивость к веяниям времени, умение быстро интегрировать в свою идеологию самые противоречивые вызовы современности. На эволюцию социал-демократической идеи оказывает влияние не только плюрализм взглядов, но и объективные социально-экономические изменения в развитии той или иной страны.

Таким образом, изменение формы собственности перестало быть актуальной проблемой для социал-демократии не только в рамках текущей идеологии, но и в качестве перспективной цели ^{[4, с. 35]}.

При этом необходимо помнить, что первоначальным побуждением социализма было стремление к созданию общества, в котором бы все люди, будучи равными, жили и работали вместе в условиях свободы и солидарности. Организация труда и справедливое распределение его результатов должны были гарантировать для всех жизнь и равные шансы на самоосуществление. Ныне лучше по сравнению с прошлым люди понимают, что речь должна идти не только о постоянном росте благосостояния. Общество, достойное человека, не может быть побочным продуктом технико-индустриального развития, предоставленного самому себе. Таким оно может стать только в результате сознательного формирования новых человеческих отношений.

Поэтому в политико-правовой доктрине демократического социализма произошло смещение ориентиров от экономического обоснования упразднения частной собственности к стремлению самоопределения человека во всех областях социальной жизни. Таким образом, каждый предполагает осуществление действенных прав на самоопределение и соучастие в государственном управлении, праве, в сферах труда и культуры. Данное требование социализма ценится везде. Другое его требование – это гарантия справедливого распределения и удовлетворения материальных потребностей. Пути к достижению такой цели будут различными и зависят от условий развития стран, идущих по пути демократического социализма ^[54].

На наш взгляд, обращают на себя внимание детальный анализ современной трактовки социал-демократической идеи и проработка ее признаков, предпринятые В.М. Межуевым. Во-первых, не отрицая необходимости рыночных преобразований, программа социал-демократизма должна включать в себя меры по защите от их воздействия природного и культурного (духовного) богатства общества.

И то, и другое должно оставаться под покровительством государства и общественных организаций при наличии четкого, непротиворечивого правового регулирования данного вопроса.

Во-вторых, для социал-демократии необходимо сочетать задачу подъема благосостояния населения с задачей предоставления каждому человеку, независимо от его имущественного положения, места проживания и национальной принадлежности, основных социальных прав, включая право на труд, образование, медицинское обслуживание, жилище и др. Особое внимание следует уделить образованию, которое в системе социальной защищенности занимает примерно то же место, что и право собственности в либеральной программе. Именно образование является той ценностью, которая позволит хоть как-то компенсировать неравенство в распределении собственности (культурный капитал), а также создать условия для реализации социал-демократического видения свободы и социальной справедливости. Это значит, что реальное положение человека в обществе напрямую зависит от того культурного капитала, которым он владеет.

В-третьих, приоритетными для социал-демократов должны становиться интересы и запросы людей, занятых преимущественно умственным трудом. Это, конечно, не исключает ее озабоченности проблемами людей физического труда – крестьян и рабочих.

В-четвертых, особое внимание предлагается уделять повышению политической активности и гражданской инициативы населения. При этом свобода сможет проявиться в определенной гражданской позиции каждого. Прямое участие широких масс людей в политике, не исключая представительной формы власти, позволит освободить политическую жизнь от ее монополизации частными лицами и властными элитами, покончить с политтехнологиями, которые манипулируют обществом (общественным мнением), и исключит олигархическую форму правления государством. Свобода, таким образом, сможет проявиться в определенной гражданской позиции каждого.

Наконец, в-пятых, социал-демократическая идея призвана утверждать в обществе главенствующую роль моральных ценностей, их императивный характер но отношению к любым соображениям экономической выгоды и политической целесообразности. Другими словами, в интерпретации демократического социализма В.М. Межуев делает акцент на его социокультурном измерении. В постиндустриальном обществе базовое экономическое требование социал-демократизма о соединении труда и собственности наполняется новым содержанием. Труд соединяется с собственностью в рамках культурного капитала, делая социал-демократическое движение партией культуры, защищающей не просто гражданина и человека с его нравами, а «свободную индивидуальность», претендующую на измерение личного богатства освоением всей накопленной человечеством культуры ^{[10, с. 15, 16]}.

Следует заметить, что уже в 80-90-х гг. XX в. произошел серьезный сдвиг в теории и практике вопроса, касающегося политико-правовой ориентации социал-демократического движения. Новейшие обновленческие тенденции в социал-демократии сформировали «новый лейборизм» в Англии в лице партий «новой середины», в Германии – в виде концепции «либерального социализма», в Италии и других европейских странах – в форме идей «третьего пути», который претендует на преодоление негативных аспектов как «первого» (неолиберализма), так и «второго пути» (традиционный «старый» социал-демократизм). Таким образом, главной особенностью новой социал-демократии является ориентация на конвергентную модель общественного развития, отражающую общемировую тенденцию к взаимодействию (и сочетанию) социалистических и либеральных идей в эпоху глобализации мировой экономики, финансов, торговли и культуры.

Следует согласиться с В.М. Межуевым, что качественный сдвиг в развитии социал-демократии в сторону многообразия ее массовой базы (электората) с упором на интересы средних слоев и обусловил эволюцию ее идейно-теоретических позиций. Образ жизни и интересы средних слоев в современном обществе все более сдвигаются в середину политического спектра, в котором потребность строительства социального государства сочетается с ориентацией на либеральные ценности ^{[33, с. 46-50]}.

В связи с вышеизложенными аспектами возникает вопрос, что же означает понятие «социализм» в теоретической традиции и в практике социал-демократии? Последовательная защита социал-демократией идей свободы и демократии с самого начала согласовалась с политическими целями буржуазных либеральных и демократических партий, именно поэтому, например, Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) стала сильнейшей партией свободно-демократического движения против авторитарного административного государства прусского образца. Но, на наш взгляд, основная идея социальной демократии сводится к тому, что люди смогут использовать демократические права и свободы только в том случае, если для этого будут существовать определенные социальные и экономические предпосылки.

«Буржуазная демократия, – писал в 1870 г. А. Бебель в брошюре «Наши цели», – исходит из представления, что политическая свобода – это, собственно, все, чего может требовать человек; самое большее, что должно делать государство, – это заботиться о достаточном уровне образования для всех граждан и справедливом налогообложении. Это три вещи, которые мы подтверждаем, но не считаем достаточными. Государство, разумеется, должно гарантировать свободу, но оно должно также заботиться о том, чтобы свобода одного не наносила ущерба свободе другого» ^[7].

Упрощенная Ф. Энгельсом и К. Каутским марксистская теория социализма (называемая также научным коммунизмом, историческим материализмом) исходила из критики существующего капиталистического строя (экономического и общественного). Данная концепция как альтернатива несправедливому капиталистическому строю легла в основу Эрфуртской программы СДПГ 1891 г. Она объявила причинами социальной несправедливости и неравенства, вслед за учениями Аристотеля, Ш.Л. Монтескье и других философов, частную собственность и вытекающую из нее анархию производства, то есть рыночное хозяйство. Отсюда выводилась простая, однозначная и запоминающаяся формула: «Социализм – это социализация плюс плановое хозяйство».

Такую модель можно охарактеризовать как «экономическую концепцию социализма», сводившую последний только к экономике, то есть «базису». Все остальные сферы жизни общества объявлялась вторичными, производными от него и именовались «надстройкой». Социалистическое движение того времени вдохновлялось двойной мотивацией: субъективной – моральный протест против угнетения, эксплуатации и несправедливости капитализма и объективно-научной – убежденностью в обреченности капитализма и неизбежности победы социализма.

Так называемый «научный коммунизм» исходит из детерминированности исторического процесса, прогнозируемости развития капиталистического общества. Важнейшие прогнозы содержались в теории классовой борьбы (обострение борьбы между основными классами, свержение господства буржуазии, замена рыночного хозяйства плановым), теории абсолютного обнищания масс (которое способствует выработке революционного сознания и победе социализма) и теории неизбежного крушения капитализма из-за обострения экономических кризисов. Эти якобы научные прогнозы, как пишет Хайман, создавали основу для исторического оптимизма в рабочем движении, поскольку объявляли капитализм обреченным. Такой исторический детерминизм привел к тому, что в теории революции К. Каутского нет призыва к подготовке и проведению революции; она должна совершиться естественным путем. «Совершить революцию – не в нашей власти, – писал Каутский, – но и не во власти наших противников помешать ей...» ^{[33, с. 43]}. Социалистическое движение в то время вдохновлялось двойной мотивацией: субъективной (моральный протест против угнетения, эксплуатации и несправедливости капитализма) и объективно-научной – убежденностью в обреченности капитализма и неизбежности победы социализма.

Отказ от революции в ходе не только социалистических (характерных для ранней социал-демократии), но и демократических преобразований в обществе вносит существенные коррективы в политику и идеологию современной социал-демократии, в том числе и российской. Она уже не может рассматривать себя в качестве революционной партии, находящейся в непримиримой оппозиции к существующему общественному строю, однако сохраняет за собой право оставаться в оппозиции к власти, если та расходится с ней в своих целях и задачах. Такую оппозицию можно назвать парламентской, что вовсе не означает ее полного согласия с существующим строем, примирения с его изъянами и недостатками. Но в любом случае ныне социал-демократия – это партия не революции, а реформы. Причем содержание предлагаемой ею реформы требует специального рассмотрения.

Для дальнейшего укрепления социал-демократических идей представляется необходимым не просто декларировать социальную справедливость, а, скорее, создавать необходимые правовые предпосылки ее реализации. Во-первых, социал-демократической партии необходимо включить в свою программу те права и свободы, которые отстаивают либеральные демократы. В этом вопросе не может быть и речи о противостоянии социал-демократов и либералов. Во-вторых, программа идей должна избавиться от элементов социального утопизма, ранее заставлявших социал-демократов требовать, забегая вперед, ликвидации частной собственности и рыночной экономики. В свое время это поняли и большевики, провозгласив переход к новой экономической политике.

Кроме того, следует преодолеть ситуацию, имеющую место на протяжении всей истории социал-демократии и заключающуюся в постоянном расхождении между собственной идеологией и той политикой, которую она вынуждена проводить, сообразуясь с реально сложившимися обстоятельствами. Причем, это расхождение особенно ярко проявляется в период проведения либеральных рыночных реформ. Именно на имеющиеся различия программных заявлений социал-демократии и необходимости соответствия политико-правовой реальности обращает внимание Х. Хайман ^[60].

Однако совершенно очевидно: строить сегодня социал-демократическую политическую программу на полном отрицании рынка и частой собственности – значит обрекать себя на неминуемое поражение. Поэтому в современном постиндустриальном обществе базовое экономическое требование социал-демократии о соединении труда и собственности наполняется новым содержанием. Труд соединяется с собственностью в рамках культурного капитала. Это делает социал-демократию партией культуры, защищающей не просто гражданина и человека с его нравами, а «свободную индивидуальность, претендующую на измерение личного богатства освоением всей накопленной человечеством культуры» ^{[10, 106]}.

Критический анализ собственной марксистской традиции побуждает социал-демократов к признанию того, что происходит крушение так называемого «реального социализма». В связи с этим перед лидерами и теоретиками данного политического движения встает задача заново определить понятие «демократический социализм». Однако, по мнению Хаймана, в этом нет необходимости. При этом он напоминает, что именно в германской социал-демократии была пересмотрена марксистская концепция социализма, – это сделал Эдуард Бернштейн. Он пришел к заключению, что марксистские теории о неизбежном крушении капитализма, классовая теория и теория абсолютного обнищания не согласуются с действительным положением вещей, и выдвинул положение об отказе от революционной стратегии в переходе к долгосрочной стратегии реформ. Этот путь, указывал Бернштейн, не приведет к созданию рая на земле, общества без конфликтов и без проблем. Поэтому политическая борьба за социалистические ценности и цели останется постоянной задачей. «Демократический социализм в духе Бернштейна, – подчеркивает Хайман, – включает в себя не только все демократические, но и все либеральные идеи и ценности» ^[60]. Поэтому он не представляет собой позицию, противоположную по отношению к идейно-политическому либерализму, более того, «не только по времени, но и по своему идейному содержанию является его законным наследием». Так как свободу для всех можно гарантировать путем организации, то социализм можно назвать «организованным либерализмом». Соперничество между социал-демократией и либеральными партиями объясняется не идейно-политическими противоречиями, но тем, что партии, назвавшиеся либеральными, в дальнейшем стали чистыми защитниками капитализма. Таким образом, Бернштейн еще на пороге XX в. предвосхитил критику системы «реального социализма», когда он предупреждал, что без демократии, децентрализации и экономической ответственности индивидуума обобществление средств производства приведет только к бессмысленному экспериментаторству и бесцельному насилию, и политическое господство рабочего класса на деле сможет осуществиться только в форме диктаторской революционной централизованной власти.

Кроме того, в своих трудах Бернштейн предостерегал от превращения людей в иждивенцев государства в результате замены самостоятельной экономической ответственности индивидуумов государственным попечительством. «Чувство собственной ответственности, – писал он, – как известно, только одна сторона социального принципа, другая его сторона – личная свобода. Одно без другого немыслимо. Как бы противоречиво это ни звучало, идея ликвидации чувства собственной ответственности индивидуума – совершенно антисоциалистическая. Альтернативой собственной ответственности могут быть либо полная тирания, либо разрушение всякого общественного порядка» ^[39].

Таким образом, как показано выше, особое значение для социал-демократии имеет отказ от марксистской экономической концепции социализма. Частная собственность на средства производства имеет право на защиту постольку, поскольку она не препятствует развитию справедливого социального порядка. Рыночное хозяйство, свободная конкуренция и свободная предпринимательская инициатива признаются современными социал-демократами в качестве основополагающих инструментов экономического роста и экономической эффективности.

Российская социал-демократия имеет богатые традиции борьбы за социалистические идеалы свободы и равенства граждан, она была и остаётся прежде всего частью демократически настроенной интеллигенции страны. Поэтому её трагедия стала и трагедией российской интеллигенции. Российские социал-демократы в то время были приверженцами марксизма, под знаменем которого большевики пришли к власти. История двух фракций РСДРП показала искусственность объединения по мировоззренческому принципу. Вспомним 1917 г., когда меньшевики оказались в коалиционных правительствах совместно с правыми эсерами и кадетами, а большевики также вступили временно в союз с левыми эсерами ^[57].

В 1917 г. Мартов и его сторонники, меньшевики-интернационалисты, считали, что большевизм при всех его перегибах представлял собой социалистическое рабочее движение. Поэтому, отрицательно относясь к политике большевистского правительства, они решительно выступали против попыток свергнуть его вооруженным путем, против иностранной интервенции ^[58]. Г.В. Плеханов также отнёсся отрицательно к приходу к власти большевиков, но, как и Мартов, отказался от идеи вооружённой борьбы с ними, так как они пользовались поддержкой части российского пролетариата ^{[55, с. 353, 360]}.

Трагедия прихода к власти большевиков в России представлялась меньшевикам таковой, прежде всего в силу их ортодоксальной веры в историческую миссию пролетариата, призванного, по их мнению, сыграть решающую роль в построении социалистического общества. Разрушение этой веры советскими реалиями, нежелание примириться с ними и стало для них тяжелейшим разочарованием.

Меньшевизм как течение в российской социал-демократии, отличавшееся от большевиков подчеркнутой демократичностью, постигла та же участь, что и многие другие политические партии России.. Лидеры меньшевиков, которые не смогли эмигрировать подобно Ю. О. Мартову, А. Н. Потресову или Ф. И. Дану, подверглись репрессиям ^{[28; 29]}. Меньшевики же, оказавшиеся за рубежом, продолжили критиковать режим большевиков и особо подчеркивали глубину своего идейного расхождения с советской властью. Меньшевизм, который все более и более угасал теоретически, смог просуществовать в эмиграции до начала 1960-х годов.

Судьбы российской социал-демократии, составляющих это течение общероссийских и национальных партий, лидеров и их сподвижников - большая и важная проблема, представляющая не только научный интерес. Разрушение СССР (1991), лишение КПСС политической власти, а затем и её роспуск, поставили вопрос об альтернативах большевикам. В России 90-х гг. начался настоящий бум в изучении истории меньшевизма и его лидеров, тогда появилось большое число исследований и документальных сборников, посвященных этой партии ^{[40; 50;56]}.

Распад СССР резко снизил интерес западных исследователей к истории России, но значительно повысил внимание российских историков к прошлому небольшевистских партий страны. Именно тогда в Россию переместился центр по изучению истории меньшевизма, и те, кто принимал активное участие в осуществлении американского «Menshevik project», начатого в 1958–1959 гг., выступили участниками многих российских научных конференций и изданий. Л. Хеймсон и 3. Галили совместно с российскими историками В.И. Миллером, А.П. Ненароковым и другими стали авторами многотомной публикации документов о деятельности меньшевиков в 1917–1924 гг., одновременно в русских переводах выходят книги 3. Галили о лидерах меньшевизма в 1917 г., И. Гетцлера о Мартове, С. Бэрона о Плеханове и др. В России начинается переиздание работ лидеров меньшевизма Ю.О. Мартова, А.Н. Потресова, И.Г. Церетели. Сейчас на повестке дня подготовка академического полного издания трудов видных меньшевиков, которые внесли вклад в развитие общественно-политической мысли России.

В 1991 году в сборнике «Россия на рубеже веков: исторические портреты» вышла статья Г. 3. Иоффе о Мартове. Вот как он обосновывал необходимость написания данной статьи: «Написать политический, а значит, и духовный портрет Юлия Осиповича Мартова сегодня? Возможно ли это после стольких лет попрания и фактического табу? Да и задача эта слишком велика по масштабам революционного российского движения конца XIX — начала XX века и той необычной роли, которую играл в нем Мартов. Нет, время для полного политического портрета Ю. О. Мартова еще не пришло.

Но оно придет. Мартов должен возвратиться к нам в дни переосмысления пройденного страной пути, глубокого осознания великой ценности единения, сплочения демократии как спасительной силы, противостоящей раздору, конфликтам, ожесточенной борьбе, как орудие гражданского мира против гражданской войны» ^{[19, с. 281]}.

В этой статье Иоффе дал небольшой биографический портрет одного из виднейших деятелей меньшевизма и сделал вывод, что Мартов не принявши Октябрьской революции, верил в возможность включения ее в орбиту европейской социалистической революции. При этом Мартов резко осуждал эксперименты большевиков в экономике и проявления террора в ходе все обострявшейся гражданской войны.

С другой стороны, по мнению автора статьи, попытки Мартова «выпрямить» революцию были неудачны, так как усилилось давление на партию меньшевиков со стороны советской власти: так в «1918 году Мартов и другие меньшевики были исключены из ВЦИК» ^[32]. Мартов выступал с тех позиций, что перспективы крушения капитализма исчезают, что социалистические эксперименты, производимые в разных видах, обнаруживают свою несостоятельность, а потому главным вопросом дня становится борьба за демократию, за реализм в решении проблем народного хозяйства. Исходя из этого, меньшевики ставили своей задачей борьбу за демократизацию советского строя, установление гражданских и политических свобод. По существу, как считает Иоффе, это было предложение к сотрудничеству на благо страны, которое оказалось так и не услышанным^{[19, с. 292-295]}, то есть уже в данной статье заметны явные изменения в подходах к оценке вклада Мартова в революционные события 1917 года и последовавшую за ней гражданскую войну.

Важно отметить и то, что личность этого виднейшего теоретика меньшевизма оценивается уже не столь негативно, как в советский период. Г. 3. Иоффе, действительно, "набросал штрихи к портрету", оставив для будущих исследователей возможность написания всеобъемлющей биографии Ю. О. Мартова.

В 1993 году в журнале "Отечественная история" вышла статья П. Ю. Савельева, в которой он пытался подытожить все сочинения и монографии по Мартову, вышедшие в советский период ^[52].

Савельев отмечает, что отношение Ленина к Мартову не было однозначно негативным, более того, эти два человека практически всю жизнь были тесно связаны друг с другом, несмотря на все свое внешнее различие и противоположность характеров. По мнению автора статьи, так называемые официальные меньшевики под руководством Мартова и Дана, осуждали вооруженные методы борьбы и отмежевывались от них, вплоть до принятия решений об исключении из рядов РСДРП (о) тех или иных товарищей по партии ^{[52, с. 102-103]}.

С точки зрения Савельева, в советской исторической литературе практически нет положительных оценок ни Мартова, ни его работ, в то время как сам Мартов обладал исключительным аналитическим даром и способностью к глубоким обобщениям. Кроме того, благодаря своей феноменальной памяти, он был хранителем богатейшего фактического материала по условиям подполья, не отраженного в архивах ^{[52, с. 106-107]}.

Крушение планов построения социализма в «одной, отдельно взятой стране», развал Советского Союза привели к переосмыслению деятельности и взглядов противников большевизма в разные периоды истории. В начале 1971 г. бывший меньшевик Б.М. Сапир писал члену Бунда И.М. Минкову, что вскоре после издания книги И. Гетцлера о Мартове ^[12] многие стали относиться к лидеру меньшевизма отрицательно, ведь он назвал его политиком, «потерпевшим поражение», «великим неудачником», потерявшим свою партию в 1917 г. Сапир возражал: «Мартов потерпел поражение от Ленина вместе с цветом русской интеллигенции в социалистическом и кадетском лагере... Путь, рекомендованный Мартовым, представлял собой альтернативу для русской революции» ^[63]. Заметим, что сам Мартов категорически возражал против утверждения о том, что в результате победы большевиков партия меньшевиков погибла. 21 октября 1918 г., отвечая на вопрос корреспондента газеты «Утро Москвы», он заметил, что меньшевики как политическая партия продолжает существовать, потому что «власти всё ещё интересуются нами», говорят о нас «гадости», и это относится к «живым» ^[34]. Ныне Мартова и всех тех, кто предсказал крах большевизма, нельзя считать теоретическими банкротами, так как они предсказали произошедший на наших глазах крах политики "победителей" октября 1917 г.

Конец XIX - начало XX в. известны развитием демократических форм правления во многих европейских странах, появлением политических партий, модернизацией экономики и социальных отношений. Россия в этом плане не была просто «запоздалой Европой», а быстро входила в число развивающихся стран, стремительно ломая препятствия в виде самодержавной формы правления на своём пути (только в первые менее чем два десятилетия три революции). В России всегда была жива европейская традиция, и никакой террор властей не смог до конца её искоренить.

Среди российских интеллектуалов, принявших марксизм и видевших в нём возможность сближения с западноевропейской общественно-политической мыслью, были те, кто его отнюдь не фетишизировал, а отнёсся к нему как к новой научной теории. В их числе были представители «легального марксизма» (П.Б. Струве), «экономизма» (С.Н. Прокопович), большевизма (А.А. Богданов), меньшевизма (А.Н. Потресов). Отказ от рассмотрения работ этих авторов только через призму критических ленинских оценок позволил заметить в них нечто общее, схожее с восприятием марксизма в конце XIX в. в Германии. Заметим, что негативное отношение Ленина к работам Струве не помешало члену петербургского «Союза борьбы» СИ. Радченко обратиться к нему с предложением написать «Манифест Российской социал-демократической партии» после I съезда РСДРП (1898). Струве написал манифест, который затем высоко оценил Ленин. Разумеется, в то время Струве считал себя социал-демократом. П.Б. Струве и М.И. Туган-Барановский были в мае 1900 г. на совещании в Пскове, где в присутствии Ленина, Мартова и Потресова заявили о своем намерении поддержать издание газеты «Искра», несмотря на несогласие с её ортодоксально-марксистским направлением ^{[24; 25]}.

В последние 15 лет XIX в. марксизм привлек к себе жаждущую перемен молодёжь. Многие из них стали теми, кого позже назвали «легальными марксистами», «экономистами» и т.д. Они были в те годы социал-демократами европейского типа с критическим настроем к любой теории. Разоблачая несостоятельность народнических воззрений, особенно их тогдашнего выразителя Н.К. Михайловского, они не идеализировали и теоретические построения Маркса. В 1870-х годах П.Л. Лавров считал, что между его воззрениями и марксизмом нет существенных противоречий. Н.К. Михайловский относился к марксовым доктринам более настороженно, полагая, что их осуществление обернётся для русской интеллигенции нравственной гибелью.

В советской историографии вся история российского рабочего движения сводилась к истории деятельности большевиков, а все его остальные представители назывались «оппортунистами», «ревизионистами» и имели только право «неудачно нападать» на «экстерриториальных победителей». Именно тогда звучали обозначения дореволюционной поры, когда политические противники, в очередной раз размежёвываясь, придумывали различные имена-прозвища друг для друга. Так, появились «легальные марксисты», «экономисты», большевики и меньшевики, ликвидаторы, троцкисты и многие другие. Как правило, все эти названия носили конъюнктурный характер и искажали существо дела. Например, к «легальным марксистам» группа социал-демократов относила Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, П.Б. Струве и других. Но такое название по меньшей мере некорректно. Ведь Струве занимался и подпольной работой, а Ленин и Плеханов, так их назвавшие, сами не чурались легальных изданий. Нарицательный ярлык «экономисты» был приклеен к тем социал-демократам, кто вначале отдавал предпочтение борьбе рабочих за экономические, а не политические права. К ним были отнесены сотрудники журнала «Рабочее дело» В.П. Акимов, Б.Н. Кричевский, А.С. Мартынов, органа «Союза русских социал-демократов за границей», выходившего в Женеве в 1899–1902 гг. Но уже в первом выпуске журнала утверждалось, что задачей редакции является политическая борьба, направленная на свержение самодержавия.

С обозначением «меньшевизм» не соглашались многие члены этой партии. Вскоре после II съезда РСДРП Ю.О. Мартов поставил вопрос о формальном большинстве, поддержавшим Ленина на съезде по отдельным проблемам, и о том, насколько это «большинство соответствует большинству мнений членов партии» ^[3]. Ленин признавал, что его последователи оказались в большинстве на съезде только после ухода представителей Бунда. За Мартовым было большинство делегатов съезда при принятии стратегически важного вопроса о дальнейшем организационном строении партии, а Ленин приобрёл большинство голосов случайно, после ухода со съезда части потенциальных сторонников Мартова и при обсуждении текущих вопросов, каковыми являлись выборы руководства партии. П.Б. Аксельрод и в середине 1920-х годов возражал против наименования партии меньшевистской, заявляя, что надо «называть свою партию не «меньшевистской», а просто и исключительно социал-демократической». Он считал, что определение «меньшевики» было «навязано нам большевиками» и от него надо отказаться ^[38]. Историки меньшевизма отмечали, что сторонники Мартова вначале не обращали большого внимания на то, как их стали называть, хотя они проиграли в чисто психологическом плане в глазах большинства населения из-за случайных обстоятельств, имевших место на II съезде РСДРП ^{[40, с.9]}.

Зарубежные историки по разным причинам отказывали Ленину и большевикам вправе называть себя социал-демократами. Д. Кип приходил к выводу о том, что Ленин в работе «Что делать?» отходил от марксизма, делая ставку в будущей революции на профессиональных революционеров, а не на рабочее движение ^[64]. Р. Пайпс писал, что ещё в декабре 1900 г. «отрицание прогрессивной роли буржуазии означало отход Ленина на позиции „Народной воли“ и завершило разрыв его с социал-демократами» ^[43].

Крайние оценки, как правило, далеки от истины. Ни большевиков, ни меньшевиков, ни «легальных марксистов», «экономистов» и тех, кто переходил из одной фракции в другую или был вне фракций, или был большевиком-примиренцем, меньшевиком-партийцем, межрайонцем, а также тех, кто покинул РСДРП после 1907 г. или «Апрельских тезисов» Ленина (1917) и т.п., нельзя отлучать от российского социал-демократического движения. Социал-демократами оставались и те, кто сомневался в отдельных положениях учения Маркса и не воспринимал призывы Ленина. Социал-демократами были последователи и Маркса, и Лассаля. Это всё - история социал-демократии и её следует рассматривать как часть мирового социалистического движения. Конечно, когда в марте 1918 г. большевики назвали свою партию коммунистической, а ещё через год создали Коммунистический Интернационал, они вышли из мирового социал-демократического движения. Но это произошло не в начале XX столетия, а после прихода Ленина к власти. До этого большевики — непременные участники конгрессов II Интернационала, полноправные члены социал-демократического содружества.

Разумеется, можно и нужно говорить об особенностях развития социал-демократического движения в России, о том, что критика «легального марксизма» и «экономизма», особенно со стороны Ленина, носила более резкий и бескомпромиссный характер, чем критика Каутским Бернштейна. Наверное, уже тогда Ленин увидел опасность неполитизированного подхода к марксистской теории. «Легальный марксизм» предполагал сомнения, критику и стал в то время быстро находить сторонников среди интеллектуалов, призывая защитить прежде всего экономические права рабочих. Признаем, что борьба взглядов в рамках социал-демократического движения, борьба, которая тогда же предопределила создание внутри движения различных партий, фракций и течений, — это было то, что в советской историографии традиционно обозначалось как «идейная борьба большевиков и меньшевиков».

Социал-демократическая политическая культура была одна, но с разными оттенками, пока большевики не стали правящей партией. Ведь большинство российских социал-демократов представляло интеллигенцию своей страны, а её лидеры значительную часть жизни провели в эмиграции. Плеханов был с Лениным (август-октябрь 1903 г.), с Мартовым (конец 1903 — весна 1905, 1906-1908 гг.). Большей же частью Плеханов занимал «особую» позицию и старался находиться вне фракций и не участвовать в противоборстве в РСДРП. Он настаивал на незыблемости западной ориентации России, надеялся, что капиталистическое развитие страны приобщит её к европейской цивилизации. Так считали тогда и меньшевики. Но на II съезде РСДРП Плеханов позволил себе, поддерживая Ленина, заявить, что для революционера высшим критерием правильности проводимой им политической линии является то, в какой мере обеспечивает она успех революции. Когда же в январе 1918 г. большевики разогнали Учредительное собрание, они сослались именно на упомянутое выступление Плеханова, заявив, что сделали это во имя революции. Плеханов выступил тогда категорически против действий большевиков ^{[40, с. 181, 182, 368, 372]}.

До лета 1917 г. РСДРП формально была единой партией с двумя фракциями, постоянно спорившими друг с другом из-за разного понимания форм и методов борьбы с самодержавием и разного отношения к нравственным ценностям в ходе этой борьбы. Затем пути двух марксистских фракций РСДРП окончательно разошлись. Мартов не отказывался от стремления примирить фракции в 1917 г., когда поддержал предложение о создании однородного социалистического правительства. За это выступали представители правого крыла партии большевиков (Д.Б. Рязанов, Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, А.И. Рыков, А.В. Луначарский и другие). «Низы» социал-демократии по-прежнему были склонны к совместной работе. Более того, большевики в своих первых декретах использовали теоретические и практические наработки всех социалистических партий: эсеровскую аграрную и национальную программы, устраивавшие большинство крестьянства и нерусское население страны принципами социализации земли и федерализма в государственном обустройстве, общую для всех социал-демократов программу по рабочему вопросу, а также форму государственного устройства в виде республики Советов. Большевики победили в октябре 1917 г. под социалистическими и демократическими лозунгами. Характерно, что уже после их прихода к власти были проведены демократические выборы Учредительного собрания. О популярности же таковых свидетельствуют итоги выборов, где социалисты (эсеры, большевики, меньшевики, другие группы) получили более 80% мандатов ^[47]. Конечно, это не означало, что Россия «проголосовала за социализм», но избирателей, несомненно, привлекла радикальная альтернатива Временному правительству.

В 1917 г. Совет рабочих и солдатских депутатов в Петрограде создавался по инициативе меньшевиков. Их представители (Н.С. Чхеидзе, И.Г. Церетели) возглавляли социал-демократические фракции государственных дум. На I Всероссийском съезде Советов (июнь 1917 г.) из числа делегатов, заявивших о своей партийной принадлежности, меньшевиков было 248, а большевиков 105. Председателем ВЦИК избрали меньшевика Н.С. Чхеидзе. В сентябре-октябре 1917 г. среди членов ВЦИК меньшевистская фракция — самая большая по численности — 124 человека (эсеров —119, большевиков — 67) ^[16]. Победа Февральской революции открыла путь к созданию в России демократического государства. Но этого не произошло, в том числе и из-за отсутствия единства в действиях демократических партий.

Многие российские социал-демократы, оказавшись в эмиграции, с горечью наблюдали, как рушились их надежды видеть Россию демократической страной. А.Н. Потресов в письме П.Б. Аксельроду 20 августа 1925 г. отмечал: «Думаю, что и Вам, дорогой Павел Борисович, как и мне, хочется больше всего дожить до того дня, когда падет, наконец, наше новое российское самодержавие. Вероятно, и тогда будет не очень сладко жить, но, по крайней мере, будет снято позорное клеймо с социализма» ^[62]. Тогда же ему вторил П.Б. Струве, заявлявший в письме А.В. Карташеву, что «идея построить социализм на насилии, и притом... на хроническом насилии, как мы это видим в советской России, не только неправильна, а превратна». Именно марксизм, считал он, — помогает понять советский опыт, «как бессмысленной экономической реакции». Но признания и сетования высказывались позже, когда появились сожаления, разочарования и горечь поражения. А тогда всё развивалось не по планам меньшевиков.

После ухода меньшевиков со II Всероссийского съезда советов, поражения в ходе выборов Учредительного собрания и его разгона 6 января 1918 г. партия была обречена. Поначалу меньшевики пытались играть роль демократической оппозиции. Но и это не устроило власти, отстранившие в июне 1918 г. меньшевиков от работы в Советах и постепенно запретившие выход их газет и журналов. Отстранение меньшевиков от общественно-политической жизни страны сопровождалось «разоблачительными» кампаниями, публичной дискредитацией, репрессивными мерами. Так было в годы Гражданской войны и после неё в начале 1920-х годов. Попытки меньшевиков сохранить жизнеспособность своей партии оказались безуспешными.

Мартов покинул Россию в сентябре 1920 г., Дан в феврале 1921 г. был арестован за критику политики «военного коммунизма» и для «изоляции» в связи с кронштадтскими событиями, а через год выслан из России. Позднее он был лишен советского гражданства ^[13].

2 февраля 1922 г. на заседании политбюро ЦК РКП(б) было решено поручить ГПУ «продолжать держать в заключении меньшевиков, эсеров и анархистов, находящихся в настоящее время в распоряжении ВЧК» ^[2]. 10 марта 1922 г. Уншлихт сообщал Ленину, что чекисты «обнаружили письмо», характеризующее «преступную и вредную деятельность союза молодежи меньшевиков. Письмо отобрано при обыске у члена ЦК союза молодежи меньшевиков Кранихфельда А.С.». Уншлихт предлагал ужесточить репрессивные меры ^[1]. Ленин откликнулся быстро, заявив, что «мы будем держать меньшевиков и эсеров, всё равно, как открытых, так и перекрасившихся в «беспартийных», в тюрьме», а в марте 1922 г. предлагал: «За публичное доказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды». Он требовал усиления «и надзора и репрессий» против меньшевиков, «самой беспощадной борьбы с ними и самого максимального недоверия к ним (как к опаснейшим фактическим пособникам белогвардейщины)» ^[26]. Для большевистского руководства все иные социалистические партии были конкурентами в борьбе за власть.

До 1920 г., несмотря на частые аресты и закрытия их печатных изданий, меньшевики считались в Советской республике «легальной оппозицией». Однако деятельность их становилась всё более затруднённой.

В сентябре 1920 г. Ю. Мартову и Р. Абрамовичу выдали паспорта для выезда за границу. Решение об этом принял ЦК большевиков, причём говорили, что первым его предложил В. Ленин. «В сущности большинство ЦК было против выдачи паспортов, — замечал Абрамович. — Но позиция Ленина была истолкована так, что, жалея своего старого друга Мартова, которого он не переставал любить, он хочет дать ему­ возможность уйти от неизбежной тюрьмы и ссылки» ^[64]. В октябре 1920 г. Мартов и Абрамович покинули Советскую Россию.

Спустя несколько месяцев арестовали Ф, Дана, обвинённого в подготовке Кронштадтского мятежа. Год он провёл в заключении в московской Бутырской тюрьме. Вместе с ним сидели многие его товарищи-меньшевики. В начале 1922 г. они провели коллективную голодовку протеста. В результате нескольким из них (в том числе и Дану) неожиданно разрешили выехать за границу, остальных перевели из тюрьмы в ссылку ^[64].

Усилившиеся в 1922–1924 гг. аресты и высылки меньшевиков привели к тому, что РСДРП как организация фактически перестала существовать ^[42]. Многих арестовали, другие перешли к большевикам, третьи оказались в эмиграции. В 1922–1924 гг. власти инспирировали ликвидационное движение среди меньшевиков, распускавших на местах свои организации и заявлявших о выходе из партии. Практиковались и индивидуальные заявления, создание инициативных групп по проведению губернских конференций для объявления о роспуске организаций, республиканские и областные съезды меньшевиков опять-таки с целью самороспуска ^[45].

С начала 1930-х годов борьба с бывшими меньшевиками, жившими и работавшими в СССР, приняла наиболее уродливые, фальсифицированные и жестокие формы. Искусственное «возрождение» меньшевизма в стране, где власти сделали все, чтобы он сошел с политической сцены, наверное, имеет свои объяснения. Среди них отметим малую конкурентоспособность теории и практики большевиков той поры в спорах с западноевропейскими социал-демократами: ведь там, где последние пришли к власти, рабочие жили в гораздо лучших условиях, нежели в стране «диктатуры пролетариата». Поэтому аргументация представителей «страны побеждавшего социализма» свелась к наклеиванию на западных социал-демократов «ярлыков» вроде «социал-фашистов», а на российских — «социал-предателей». Судилище над меньшевиками в 1931 г. преследовало цель найти «козлов отпущения» за собственные неудачи и провалы, в очередной раз дискредитировать идеи и деятельность меньшевиков. Последняя была представлена как «вредительская», «контрреволюционная» и «антинародная» ^[48].

В 1935 г. в НКВД возникает «идея» провести еще один судебный процесс над меньшевиками, поставив во главе «Всесоюзного меньшевистского центра» СИ. Цедербаума-Ежова (брата Ю.О. Мартова). С декабря 1931 г. он находился в ссылке в Казани, где недолгое время работал в Институте истории, а затем плановиком-экономистом в республиканской конторе «Союзутиль». Вместе с ним в Казани отбывали ссылку его жена, К.И. Захарова-Цедербаум (1879–1938), и один из основателей Бунда, член ЦК РСДРП с августа 1917 г. М.И. Либер (Гольдман. 1880-–1937). Г.Д. Кучин (1887–1937), меньшевик с 1907 г., член ЦК РСДРП с мая 1918 г., в 1932–1935 гг. находился в ссылке в Ульяновске. В феврале 1935 г. были одновременно арестованы около 50 ссыльных меньшевиков, проживавших тогда в городах Поволжья. О выдуманных причинах ареста СИ. Цедербаум-Ежов в последний раз написал 18 октября 1938 г. из Бутырской тюрьмы на имя тогдашнего главы НКВД Л.П. Берия: «Мне ставится в вину, будто в 1934 г., находясь в Казани, я образовал вместе с Либером-Гольдманом Союзный центр меньшевистской нелегальной организации, включив в задачу также и террор. Обвинение это основывается на показании Либера, очная ставка с которым мне не была дана, равно как и с другими оговорившими меня людьми. Само обвинение, по существу, представляется неправдоподобным, поскольку, по словам следствия, этот Центр был составлен нами преимущественно из лиц, находившихся в это время в ссылке в различных городах Союза (Уфа). Я выступал самым принципиальным противником террора во всех формах. Меньшевистская партия, в принадлежности к которой я обвиняюсь, до сего дня является противником террора... Я готов понести любую кару за свои убеждения как меньшевик, но протестую против приписывания мне действий, идущих вразрез с моими убеждениями» ^[46]. С.И. Цедербаума-Ежова расстреляли 25 февраля 1939 г. Ему еще не исполнилось 60 лет. Его жену расстреляли 13 июня 1938 г., а М.И. Либера постигла та же горькая участь в марте 1937 г.

Мартов умер в Германии в ночь с 3 на 4 апреля 1923 г. и его похоронили в Берлине. На кончину Мартова тогда откликнулись фактически все деятели международной социал-демократии — П. Аксельрод, О. Бауэр, К. Каутский и другие. Тогда же в Берлине открыли социал-демократический клуб имени Мартова, а Заграничная делегация РСДРП поручила Ф.И. Дану написать краткую биографию Мартова. Редакции «Социалистического вестника» было предложено издать статьи Мартова и переиздать его брошюры: «Долой смертную казнь!», «Мировой большевизм» и «Речь, произнесённую в Галле на конгрессе Независимой социал-демократической партии Германии». Кроме того, редакция журнала обратилась ко всем владельцам писем или рукописей Мартова прислать их, чтобы впоследствии создать его фундаментальную биографию и издать собрание сочинений.

Некрологи появились в «Правде» и «Известиях» ^{[58, с.37–40; 436–439]}. 21 мая 1923 г. политбюро РКП(б) постановило: «Признать желательным издать книгу о Мартове с его статьями». В 1924–1926 гг. в Москве переиздали несколько книг Мартова и опубликовали часть до того неиздан¬ных его воспоминаний. Трудным оказалось выбрать автора брошюры о Мартове. И.В. Сталин тогда, в 1923 г., спрашивал Г.Е. Зиновьева: «Брошюра о Мартове может свестись к некой истории нашей партии. Согласны ли Вы предоставить это дело Троцкому?». Зиновьев ответил весьма уклончиво: «История нашей партии не выйдет из Мартова. Выйдет, вернее, история меньшевизма и философия ухода Троцкого от меньшевиков. Это, я думаю, безопасно. Но, конечно, надо смотреть в оба и в качестве сотрудников дать одного-двух надёжных людей». Тогда Сталин сообщил Зиновьеву, что он против поручения Троцкому написать книгу о Мартове. Но вскоре многие работы Мартова и других российских социал-демократов оказались заключёнными в советские спецхраны.

В зарубежной социал-демократической прессе, в основном в «Социалистическом вестнике», были опубликованы статьи и некрологи памяти многих выдающихся российских социал-демократов ^[6]. Большинство статей в «Социалистическом вестнике» написаны Б.И. Николаевским (1887–1966) — крупнейшим историком российской социал-демократии. В его статьях речь идет о П.А. Гарви, СО. Португейсе, Г.И. Уратадзе, И.Г. Церетели, B.C. Войтинском, Ю.П. Денике и других.

Сестра Мартова Л.О. Цедербаум стала женой Ф.И. Дана. Они тоже умерли в эмиграции: Дан в 1947, а его жена — в 1963 г. в Нью-Йорке. Оба они вступили в российское социал-демократическое движение в 90-е годы XIX в. и не по своей вине значительную часть жизни провели в эмиграции. Хорошо знавший Л.О. Дан Г.Я. Аронсон (1887–1968) вспоминал, что после смерти мужа она «испила до конца горькую чашу одиночества». По его свидетельству, на стене её скромной квартиры висели портреты Ю. Мартова, Ф. Дана, Ф. Адлера, О. Бауэра, Л. Блюма и Е. Кусковой.

Представители российской интеллигенции, вынужденно покинувшие страну после прихода большевиков к власти, критиковали их действия, возмущались происходящим в России, но, как свидетельствуют биографы П. Аксельрода, Ф. Дана, Ю. Мартова и других эмигрантов социал-демократов, годы их изгнания были «чем-то вроде печального эпилога» ^[49]. Они оказались за рубежом чужими, зачастую невостребованными как политики, их подвергли жестокому остракизму на родине. Заметим, что российские меньшевики, ставшие жертвами политических репрессий сталинского режима, реабилитировались со стандартной формулировкой «за отсутствием состава преступления» весьма своеобразно. Политическая реабилитация в СССР началась после смерти Сталина в 1953 г. Однако бывших меньшевиков, осужденных в 1931 г., реабилитировали только в начале 90-х и не персонально, а общим списком вместе со всеми другими попавшими под действие указа Президента СССР М.С. Горбачёва от 13 августа 1990 г. «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20–50-х гг.».

Преследование и дискредитация властями СССР меньшевиков наводит на мысль о том, что, несмотря на всемерно пропагандируемые мощь и непобедимость своего режима, они всё же опасались, что социал-демократические настроения внутри страны смогут конвертироваться в политическую власть. Падение советского режима в начале 90-х годов показало, что эти опасения были не напрасны.

Судьбы российских социал-демократов сложились по-разному. Погибли в советских лагерях и тюрьмах или расстреляны почти все меньшевики, чья революционная деятельность начиналась ещё до октября 1917 г. Погибли и многие родственники, не имевшие к их деятельности прямого отношения. По-иному выглядят биографии бывших меньшевиков, ставших советскими академиками и посвятивших себя государственной и научной работе — А.Я. Вышинского (1883–1954), И.М. Майского (1884–1975), П.П. Маслова (1867–1946), С.Г. Струмилина (1877–1974). На XII съезде РКП(б) был принят в большевистскую партию А.С. Мартынов (1865–1935), в прошлом «экономист» и член ЦК РСДРП. Он, как и другой член ЦК, известный историк экономической мысли И.И. Рубин (1886–1937), работал в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса. Он был также сотрудником Коминтерна, редактором журнала «Коммунистический Интернационал», читал лекции в Коммунистической академии. На советскую власть работал бывший член ЦК РСДРП Л.М. Хинчук (1868–1939), ставший в 1920 г. большевиком; он был председателем Центросоюза, послом, наркомом внутренней торговли СССР. До середины 30-х годов читал в вузах Украины философию и социологию бывший член ЦК РСДРП СЮ. Семковский (1882–1938). Длительное время дипломатической работой занимался бывший член ЦК РСДРП А.А. Трояновский (1882–1955). Это перечисление можно продолжить. Немало меньшевиков работали на советскую науку и экономику. Многие из них пытались просто выжить любой ценой. К.И. Чуковский записал в дневнике 10 января 1925 г. о Майском: «Он бывший меньшевик и, как всякий бывший меньшевик, страшно хлопочет перебольшевичить большевиков» ^[61].

Заграничная делегация меньшевиков действовала в Берлине до прихода Гитлера к власти (1933), затем в Париже, а с 1940 г. в Нью-Йорке. Как политическое движение меньшевизм к тому времени прекратил своё существование. Оставшиеся в живых его представители испытали глубокий моральный кризис в результате сталинских чисток. Они продолжали выпускать журнал «Социалистический вестник», публиковали воспоминания, книги и статьи, но от политической деятельности отошли. Работа Заграничной делегации практически завершилась в 1951 г. Заметим, что в воспоминаниях меньшевики не скрывали тактических ошибок и просчетов, но никогда не стыдились своего прошлого.

Меньшевики-эмигранты не были едины. Чтобы убедиться в этом, достаточно упомянуть оживлённые дискуссии между Мартовым и Аксельродом, затем между Аксельродом и Потресовым в 1920-е годы о путях развития большевистской России и судьбах социал-демократии. С новой силой споры между зарубежными лидерами меньшевизма возникли накануне и после окончания Второй мировой войны. Р.А. Абрамович писал, что источником новых споров накануне и после войны явилась точка зрения Ф.И. Дана и его сторонников, полагавших, что большевики, строящие социализм, имеют право на свой, пусть тоталитарный и жестокий, путь. Б.И. Николаевский попытался интерпретировать историю генерала Власова и его армии как массовое «пораженческое движение». Против какой-либо его моральной реабилитации выступил Г.Я Аронсон, заявивший, что Власов является орудием «гитлеровской военной машины». Через несколько лет эта полемика стала причиной ещё одного раскола в рядах меньшевистской эмиграции.

Работы и идеи меньшевиков-эмигрантов не влияли на политическую жизнь в СССР, но часто были основой для трудов западных советологов, с конца 1950-х гг. начавших создание истории российского меньшевизма. В 1920-е годы они выступали экспертами по России на страницах европейской социалистической прессы, предсказывая неминуемость экономического краха власти большевиков. А. Либих в своей работе о меньшевиках в зарубежье много внимания уделил их представлениям об СССР, назвав их «первым поколением советологов, наметившем основные направления, по которым двинулись их последователи» ^[66]. «Социалистический вестник» пережил партию и стал частью её истории. Издание «Социалистического вестника» как журнала было прекращено в 1963 г. В 1964–1965 гг. под этим же названием вышло четыре сборника ^[11].

Попытки возродить социал-демократическое движение в СССР предпринимались неоднократно, но решительно пресекались властями. Так, 18 декабря 1984 г. в Москве был арестован выпускник художественного училища В. Демин и четверо его товарищей. Они назвали себя меньшевиками, а своими учителями — Э. Бернштейна и К. Каутского. Эта группа обратилась с письмом к председателю Социнтерна В. Брандту с просьбой принять их в эту организацию. Они были обвинены в создании социал-демократической партии (меньшевиков) и отправлены в лагеря и ссылки.

В политическом процессе современной России значительное место занимают отношения идеологического характера, несмотря на то что государственной идеологии у нас нет и по Конституции РФ быть не может.

Однако в обществе наблюдается идеологическое многообразие, основными субъектами которого являются политические партии.

Именно партии по причине своей особой роли в формировании российского парламента поддерживают высокое предназначение идеологических концепций в политике.

Взаимосвязь между политическими идеологиями и политическими партиями представляется естественным и неизбежным явлением. Многовековая историческая практика показывает, что их отношения основываются на взаимном интересе. Идеологии нуждаются в субъекте-носителе, и ничего лучшего в этом смысле, чем политическая партия, общество не создало. Политические же партии, стремясь максимально влиять на разные слои общества, заинтересованы в идеях, способных увлечь массы людей. Многообразие идей обеспечивает разнообразие партий, а деятельность всевозможных партий создает конкуренцию идей, на базе которой развивается политическая борьба. Таким образом, идеологии и партии взаимообусловливают свое ответственное положение в современном обществе.

Научное осмысление данной политической тенденции восходит к К. Марксу, К. Мангейму, другим теоретикам середины XIX–XX в. В их трудах идеология определялась как специфическая форма общественного сознания, воздействующая на социальное поведение людей. К. Маркс, например, видел в идеологии отражение позиций господствующего класса и средство идейного, духовного воздействия на общество. И хотя К. Маркс неоднократно отмечал утопичность идеологий, одновременно подчеркивая их обусловленность классовыми интересами. Не случайно сам он, сочиняя Манифест Коммунистической партии, уделил идейности пристальное внимание и пронизал коммунистической идеологией все содержание этого программного документа ^[31].

Так произошло слияние партийного движения с политической идеологией. Коммунистическая идеология призвана была воодушевить и организовать класс пролетариев на борьбу против класса буржуазии, на свержение буржуазного строя и создание государства в интересах рабочего класса. Идеология, таким образом, должна служить политическим интересам определенных социальных групп.

По К. Мангейму, идеология представлялась отражением различных точек зрения и позиций отдельных людей и социальных групп. При таком подходе идеология включалась в сознание как некая его особая, но самостоятельная часть. Здесь не акцентировалось внимание на классовом характере идеологий, но утверждалось их «духовное образование», складывающееся в качестве теоретического обоснования какой-либо конкретной политики правящих групп общества, то есть однозначно отмечалась прямая связь между идеологией и политической властью. При этом К. Мангейм выделял два типа идеологий: партикулярные – как совокупность представлений о реальном или желаемом социальном положении кого-либо; тотальные – как результат традиционно сложившихся представлений или проводимой государством социально-культурной политики.

К. Мангейм видел особую функциональность идеологии в том, что она «стремится к сохранению или постоянному репродуцированию существующего образа жизни» ^[30].

К. Маркс и К. Мангейм в своих работах дали глубокое и разностороннее обоснование связи идеологии с политикой, показали ее обусловленность реальной политической практикой. Особенно подробно рассмотрел эту проблему К. Мангейм, анализируя мировой политический процесс в первой половине XX в. И хотя позже некоторые философы пытались «развенчать» данное свойство идеологии и снизить ее роль в политике, место идеологии в современной политике по-прежнему бесспорно значительно и ответственно ^[5]. Известный американский политолог К. Фридрих, не будучи приверженцем марксизма-ленинизма, утверждал, что «идеологии неразрывно связаны с политическим процессом, ибо без идеи не бывает никаких политических действий» ^[20].

В настоящее время понятие идеологии трактуется достаточно широко как необходимый в современную эпоху элемент общественного сознания, но в то же время включенный в него наряду с другими символами духовной жизни – мифами, религиями. А.И. Соловьев выделяет три существенные характеристики положения идеологии в общественном сознании: во-первых, она не может исчерпать собой всего духовного, идейного содержания политики; во-вторых, она продукт особой исторической эпохи, а значит, ей присуща определенная историческая эволюция; в-третьих, ее функциональность во многом определяется условиями конкретной политической системы. Ученый также подчеркивает, что «…при наличии неких универсальных параметров у идеологии всегда сохраняются свои особые, свойственные историческим этапам, черты, свойства, задачи» ^[53]. Такая трактовка идеологии означает, что ее влияние на жизнь общества велико, но не единственно и более всего проявляется во взаимоотношениях с политикой.

Идеология обрела и сохраняет свой политический статус как необходимый инструмент формирования и осуществления публичной сферы политики, как средство налаживания эффективного консенсуса в управлении государством. В данном качестве политические идеологии представляют собой систематизированную совокупность идей, понятий, в которых различные субъекты политических отношений, и политические партии прежде всего, осознают свою политическую позицию и стараются доказать свои притязания на власть в государстве.

Важнейшим компонентом идеологии в этом процессе выступает ценностная составляющая, касающаяся вопросов государственного устройства, общественного порядка, основных принципов и направлений внутренней и внешней политики. Тем самым создается идейно обоснованный проект политики, который выносится на общественное обсуждение и в случае достаточной общественной поддержки открывает дорогу к государственной власти, превращается в программу государственного развития.

Для политических партий идеологии выполняют разнообразные функции и в зависимости от этого по-разному используются в партийной деятельности. Во-первых, это теоретическая функция, суть которой заключается в использовании в программных документах партий ценностей, принципов, целей определенной идеологии в качестве важнейших ориентиров. Идеология создает теоретический фундамент, на котором происходит объединение взглядов и мнений отдельных людей в общую идейную позицию. Во-вторых, это программно-инструментальная функция, представляющая идеологию в виде набора принципов, определяющих практическую деятельность партии в конкретных исторических и ситуативных условиях ^[17]. Данная функция используется в процессе и борьбы партий за власть, и распоряжения полученной властью. В этом случае идеология превращается в гибкий инструмент реагирования на постоянно меняющееся содержание политического процесса, а содержание ее, применяемое в практической деятельности, упрощается и ограничивается лишь наиболее употребляемыми элементами. В-третьих, это агитационно-пропагандистская функция идеологии, реализация которой связывает партии с обществом. Стремясь воздействовать на политические пристрастия и действия социальных групп, партии через свою идеологию влияют на чувства, эмоции, настроения, переживания граждан, стремясь вызвать ответные реакции в свою пользу. В-четвертых, нередко идеологические концепты выполняют функцию артикуляции политической партией социальных интересов, и тогда политические идеи используются в качестве некоего бренда, визитной карточки, что обеспечивает большую запоминаемость и привлекательность партии среди граждан, прежде всего в условиях электоральной борьбы.

Подобная структура функциональности политической идеологии применительно к политическим партиям формировалась на протяжении длительной истории партийного строительства. Она и выводится из анализа истории политических партий разных стран, из исследований самого процесса организации, формирования и развития партий на протяжении последних двух-трех столетий. На этот счет существует обширная литература ^{[15;18;36;41]}. Не рассматривая специально классические исследования по партиям и партийным системам, можно выделить лишь факт, что, несмотря на различия в подходах и оценках, все авторы отводят определенное место вопросу о значении идеологии в судьбе партий. Разнообразие отношений между идеологиями и партиями лишь подкрепляет вывод о том, что в разных политических условиях роль идеологии для партий меняется, но не теряет своего принципиального качества.

Весьма продуктивной для анализа является концепция норвежских политологов С. Роккана и С. Ларсена ^[23], суть которой состоит в том, что на протяжении разных исторических эпох мощные социальные потрясения востребовали идеологии, на базе которых формировались политические партии, превратившиеся затем в носителей и распространителей политических идей.

Данная логика подтверждена учеными на примере идеологии консерватизма и либерализма и соответствующих им политических партий, а также возникших вслед за ними аграрно-крестьянских, социал-демократических, коммунистических партий. Концепция подкреплена и характером партийного строительства в странах бывшего социалистического лагеря на протяжении последней четверти века.

Для современной России рубежом общественных изменений оказался период конца 1980-х – начала 1990-х годов. Множественность потрясений и их гигантский масштаб произвели на общество невероятное воздействие. Во-первых, это переход к иной, по сути противоположной по характеру, системе политических и социально-экономических отношений: от так называемого «реального социализма» к либеральному обществу западного типа. Во-вторых, это распад СССР на множество самостоятельных государств, что еще незадолго до случившегося казалось невозможным; сложившееся веками пространство российской государственности распалось на части, многие из которых являлись искусственными образованиями. Рухнули устои советского интернационализма и дружбы народов. В-третьих, это подрыв и почти полное исчезновение международного авторитета СССР как государства-лидера, решающим образом влияющего на мировую политику. Это болезненно сказалось на сознании всех слоев общества.

Общепринятой характеристикой российского общества в конце 1980-х – начале 1990-х годов выступает кризисное состояние ^[9]. Действительно, трансформационные изменения общества не могли произойти без осознания кризиса, охватившего важнейшие сферы жизни и выражающегося в остром антагонизме старых институтов и отношений с новыми, которые с неизбежностью должны были возникнуть, в потере жизненных ориентиров и осмысленного отношения к действительности значительной частью населения.

Исследования Института общероссийских опросов, проведенные в апреле 1993 г. среди граждан многих российских регионов, показали, что примерно 90% респондентов оценивали свое социально-психологическое состояние как катастрофическое, кризисное или близкое к кризисному ^[51]. Все это и стало теми-потрясениями, которые, по С. Роккану, вызывают потребность в новых идеологиях, а вместе с ними – и в новых политических организациях.

В общественное сознание, а затем и в политический процесс на рубеже 1980–1990-х годов вторглись ранее запрещенные идеологии: либерализм, национализм, социал-демократия. Произошло освобождение религии, ее разнообразные формы быстро осваивали духовный мир российских людей. Идеология марксизма-ленинизма потеряла свое государственное положение, но в политике ее позиции оставались весомыми. В российском обществе возникла реальная конкуренция политических идеологий, оказавшаяся решающим фактором формирования политической многопартийности.

Современная классификация идеологий не имеет общепринятой трактовки. Она во многом определяется сложностью идеологий, их взаимопроникновением, подвижностью составляющих их содержание идей и понятий, стремлением приспособиться к общественным условиям конца XX – начала XXI в.

Так, Дж. Д. Дербишайр и Я. Дербишайр в своем фундаментальном труде, посвященном современным политическим системам, наиболее влиятельными идеологиями считают либеральную демократию, коммунизм, национал-социализм, исламский национализм ^[14], не выделяя в качестве влиятельных и имеющих самостоятельное политическое значение такие идеологии, как социал-демократия, консерватизм, православная идеология. На первый взгляд, кажется странным смешение либерализма с демократией, акцентирование внимания сегодня на национал-социализме, под которым подразумевается фашизм, и соединение национализма только с исламом. Но если исходить из логики активного распространения по планете западной модели общественного устройства и оказываемого этому процессу противодействия, тогда становится понятной и политически обоснованной классификация Дербишайров.

Своеобразную классификацию предложил известный теоретик современной политики Ф. Фукуяма. Наиболее влиятельной он определил идеологию демократии, которую выделил в качестве самой распространенной и перспективной.

Серьезным соперником демократии Фукуяма посчитал так называемый «азиатский патернализм» в разных формах, поддерживающийся большинством населения. В качестве самостоятельных идеологий, распространенных в современном мире, он выделил также крайний национализм, или фашизм, ислам и необольшевизм, но не видел в них в будущем идеологий мирового масштаба ^[59]. Таким образом, Ф. Фукуяма не анализирует специально современную роль либерализма и коммунизма, не выделяет их в качестве самостоятельных перспективных идеологических направлений. На наш взгляд, этот подход также объясняется авторским пониманием борьбы наступающей по всему миру западной демократии с иными идейно-политическими системами.

В России девяностых годов, имеющей свои традиции и особенные условия политического развития, значение разных идеологий оценивалось по-другому, и классификация их с позиций тех политических обстоятельств, в которых развивалась российская политическая система, должна была выстраиваться иначе, чем на Западе. Необходимо учесть прежде всего, что на протяжении нескольких десятилетий в нашем обществе культивировалась лишь одна идеология, а все другие находились во внешнем мире, оставаясь малоизвестными в их современном состоянии. Внезапное разрешение существования в обществе множества идеологий, известных населению лишь приблизительно, в общих чертах, формировало соответствующее к ним отношение. С одной стороны, идеологии воспринимались как классические теории с устойчивым содержанием; отсюда стремление к звучным понятиям типа «демократия», «коммунизм», «либерализм». С другой стороны, недостаточное знание и понимание современных особенностей классических идеологий нередко приводило к смешению идей из разных идеологий в нечто своеобразное, к провозглашению идей и понятий одной идеологии под видом совершенно иной концепции. Кроме того, не всегда были понятны различия между отдельными идеологиями. Одновременно под воздействием особенных политических процессов рождались и оригинальные идейно-политические концепции.

Некоторые из этих российских особенностей находили отражение в трудах отечественных политологов и философов – Б.И. Коваля, О.Ю. Малиновой, А.С. Панарина, Я.А. Пляйса, других авторов. Б.И. Коваль уже в начале 1993 г. отмечал, что переходный исторический этап в России имеет «…поистине трагическую окраску. В этих условиях приспособиться к новым реалиям, найти свою позицию, принять сознательное участие в политическом процессе крайне сложно». Такое состояние общества во многом предопределило общий подход к оценке идейной борьбы. Б. Коваль выделяет в ней две основные тенденции: «…национально-патриотическая (державная). Это – силы реставрации. Они объединяют всех противников новой власти – от неокоммунистов до монархистов и христианских демократов… – реформаторская демократическо-либеральная. Это – силы модернизации…» ^[21].

При таком подходе содержание идеологий размывается, их предназначение сводится только к обозначению идейных направлений политического развития.

Отсюда оценка идейной стороны политики приобретает приблизительный характер, лишь самые общие очертания.

Я.А. Пляйс выделил наиболее распространенные и влиятельные идеологии в масштабе современного мира конца XX в.: либерализм, консерватизм и социал-демократизм. Вслед за этим показал состоявшееся сближение трех идеологий между собой по многим аспектам: «…на исходе XX столетия становится все сложнее провести различия между социал-демократической и другими политическими идеологиями, в частности либерализмом и консерватизмом» ^[44]. Я. Пляйс также подчеркивает, что в России происходит формирование идеологий на таком уровне, когда их сближение еще не происходит.

Наряду с распространением классических идеологий он отмечает активное культивирование таких идейных концепций, как евразийство, центризм, светский и религиозный радикализм. Все они, хотя и в разных масштабах, оказывают идейно-политическое воздействие в обществе, служат основой для образования партий и иных общественно-политических организаций.

Формирование российской многопартийности происходило на идейной основе. Подавляющее большинство политических партий, объединений и движений формулировали свои политические позиции, исходя из какой-либо идеологии. Спектр идеологических концепций, на основе которых разрабатывались программные документы партий и движений оказался чрезвычайно разнообразным. В российском обществе на рубеже 1980–1990-х годов широко культивировались такие идейно-политические концепции, как демократия, коммунизм, либерализм, национализм, патриотизм, что подтверждается организацией на их основе около пятидесяти партий и движений ^[22]. Каждая из идеологий отражала социально-политические интересы, а также определенный уровень политической культуры разных слоев российского общества. В сознании граждан нередко переплетались, сливались привлекательные идеи из разных идейно-политических теорий. Общество активно восприняло конкуренцию политических идей и позиций в отношении перспектив развития России, откликнувшись на это участием во множестве массовых мероприятий, в выборах в Государственную Думу.

Идеологическое разнообразие, получившее общественную поддержку, стало основой российской многопартийности и острой политической борьбы на протяжении всех девяностых годов прошлого века. Подобное состояние общества сохраняется и в настоящее время и с неизбежностью будет существовать, пока Россия не пройдет переходного периода в своем движении к демократическому обществу, пока не утвердятся прочно и системно важнейшие элементы правового и социального государства. Только тогда существенно изменится значение идеологии в деятельности партий, в жизни всего общества.

Трудно сегодня предвидеть всевозможные повороты социально-исторического развития. Для детализации исходных теоретических выводов просто не хватает информационной базы. Надо изучать современность во всех ее разновидностях: не упуская из поля зрения ни капиталистический, ни социалистический, ни развивающийся мир. Нужен социальный портрет планеты, который может быть получен благодаря социологическому, социально-философскому, экономическому, политическому исследованию основных реалий эпохи.

Лишь на этой основе можно создать программу постепенной ликвидации наиболее острых проблем человечества в экологической, экономической и политической областях. Совершенно очевидно, однако, не все в предвидимом грядущем будет идеальным и ни что не придет Само собой, ибо, повторюсь, история отрабатывает свои наилучшие варианты в ходе очень длительного эволюционного развития, на которое уходят целые столетия. Революционно-преобразующая деятельность во многом проявляет, корректирует, убыстряет и даже приостанавливает этот процесс, порой изменяя русло исторического движения, но само движение неумолимо и вечно.

Из истории, из прошлого ничего невозможно вычеркнуть и забыть. Ведь XX век — не только большевики и тоталитарный режим в стране, а и люди, которые ему противостояли и в конце концов победили. Среди победителей оказались и вчерашние побежденные, в том числе и, казалось бы, сошедшие с политической сцены социал-демократы. XXI столетие покажет, пойдет ли Россия опять своим особым путем, нужны ли ей будут социал-демократы, предлагающие работать по-капиталистически, а жить по-социалистически, как во многих европейских странах. Для этого нужны годы и новые поколения, не испытывающие страха и отвращения при слове «социализм».